— Эгар, я лишь повторю то, что уже сказала Гилу. — Аркет развела руками. — Нас всего лишь двадцать. Сколько их, мы не знаем. Четыре тысячи лет назад эти существа нагнали страху на мой народ так, что Кормчие боятся их даже сейчас.

Махак пожал плечами.

— Сказки про призраков. Не страшней они дракона. Послушайте, прошлой ночью я убил двух двенд и скажу так: умирали они так же, как люди. А уж убивать людей мы все умеем.

— Все боятся того, чего не понимают, — добавил Рингил. — Запомни это, Аркиди. Двенды так же не знают, чего ждать от нас, как мы не знаем, чего ждать от них. Могу сказать одно: рассудительности им недостает. Знаешь, что сказал Пелмараг о вашем жалком, перепуганном гарнизоне в Хангсете? Повсюду люди, носятся в темноте, орут как обезьяны. Только одного срубишь — на его месте уже другой. Как вам такое мнение?

Все молча смотрели на него. Ответа не предложил никто.

— А ты, Аркет? Посмотри на себя. Прикинь, что ты представляешь для них. Они знают вас по легендам, как и мы их. У них в ходу жуткие истории о Черном народе, о том, как вы уничтожили их города и загнали их в серые места. Они говорят о вас полушепотом, как мы о демонах. Точно так же мы рассказывали о чешуйчатых, пока не поняли их. Как до сих пор рассказывают о них в имперских книжках по истории. Послушай, когда мы с Ситлоу пришли в их лагерь, там все были в панике, потому что кто-то из разведчиков подслушал разговор охотников о некоем чернокожем воине. Теперь-то понятно, что речь шла о тебе, но дело в другом. Понимаешь, их напугал всего лишь слух.

Рингил положил руки на стол и на мгновение опустил глаза, а когда снова поднял голову, Аркет перехватила его взгляд, и по спине у нее прошел холодок. В какой-то момент ей даже показалось, что под личиной Рингила Эскиата прячется чужак.

— Когда я учился в Академии, — ровно и бесстрастно заговорил он, — нам твердили, что больше всего нужно бояться человека, который хочет убить тебя и знает, как это сделать. Мы примем бой здесь и преподадим двендам эту истину. Нам по силам остановить их и загнать назад в серые места, чтобы надолго отбить желание приходить в наш мир.

Молчание.

Казалось, момент упущен, и чаша весов уже склонилась не в пользу Рингила, но тут Файлех Ракан прочистил горло.

— А какое тебе до всего этого дело? — спросил он. — Пять минут назад ты твердил, что тебе насрать и на империю, и на лигу, а теперь вдруг призываешь нас дать бой. С чего бы такая перемена?

Рингил холодно посмотрел на него.

— С чего? Я скажу тебе, Файлех Ракан. Все дело в войне. Ты прав, мне наплевать и на вашего императора, и на тот сброд, что правит Трилейном и лигой. Но я не хочу, чтобы снова была война. Я уже воевал однажды, спасал цивилизацию от рептилий. И я сыт войной по горло. Я видел, как умирали мои друзья, как гибли другие. А потом увидел, что такие, как ты, все проссали, профукали ту самую, спасенную нами цивилизацию. Я видел, как они передрались из-за нескольких сотен квадратных миль территории, из-за языка, на котором люди, по их представлению, должны говорить, из-за цвета кожи и волос, из-за того религиозного дерьма, которое они засовывали друг другу в глотку. Здесь, в Эннишмине, я видел, как мужчин, воевавших за все человечество, искалеченных и слепых, выбрасывали из домов вместе с семьями и гнали по дорогам навстречу смерти только ради того, чтобы ваш Акал, так называемый Великий, и его прихвостни могли выставить себя в выгодном свете. Я… закрой свой поганый рот, Ракан, я еще не закончил!

Глаза его полыхнули, и капитан гвардии Вечного трона смолчал.

— Я сам был свидетелем того, как люди, отдавшие войне все, возвращались домой, в Трилейн, и видели, что их женщины и дети проданы в рабство за долги, о которых они ничего не знали, потому что сражались. Я был свидетелем того, как этих рабов продавали в бордели, на фабрики и в благородные дома вашей треклятой империи, тогда как другие, кто не отдал войне ничего, богатели от такой торговли и за счет жертв, принесенных солдатами, их женами и детьми. И я не желаю видеть это снова.

Рингил поднялся. Глубоко, прерывисто вдохнул. Голос его звучал незнакомо, негромко и скрипуче.

— Ситлоу не знает империю, а я знаю. Если мы побежим на юг и если доберемся туда, Джирал пришлет ополченцев, Ситлоу приведет двенд, за ним потянутся частные армии, которые соберет на севере кабал, и тогда все начнется заново. Я не допущу этого. Не позволю повториться. Мы остановим их здесь. Здесь все закончится, и если мы погибнем при этом, что ж, я не сильно расстроюсь. Вы останетесь со мной, а иначе все ваши разговоры о чести, долге и прочем — не более чем поза. Мы остановим их здесь, вместе. Если я увижу, что кто-то пытается смыться, я подрежу поджилки его коню, перебью ему ноги и оставлю на улице — для двенды. И никаких обсуждений больше не будет, как не будет и болтовни о тактическом отступлении. Мы остановим их здесь!

Рингил перевел дух. Оглядел всех. И неожиданно тихо, спокойно и сухо добавил:

— Мы остановим их здесь.

С этим он вышел, оставив дверь открытой. Все молча смотрели на нее, слушали, как он спускается по лестнице, как затихают внизу шаги.

Эгар прошелся взглядом по лицам оставшихся и пожал плечами.

— Я с жопником, — сказал он.

Двенды явились в ранний, холодный час перед рассветом — страшной, нечеловеческой силой и с голубым пламенем.

Те, кто выжил, долго спорили потом, было так спланировано или нет. Знали ли двенды людей настолько хорошо, чтобы понимать, что именно предрассветный час — самый подходящий для охотника, что именно в это, самое темное время дух человеческий слабее всего. Или они просто сообразили, что долгая бессонная ночь ослабит противника к рассвету?

Не исключено, впрочем, что они и сами ждали. Собирали силы для нападения, укреплялись в своих серых укрытиях или даже проводили какие-то древние, насчитывающие тысячелетия ритуалы, обязанные к исполнению перед сражением. Ситлоу определенно полагал — так, по крайней мере, утверждал Рингил, — что ритуалы всегда имели огромное культурное значение у древних олдраинов. Ясно, что и вторжению в Эннишмин предшествовала некая кровавая церемония.

Спекуляциям на эту тему не будет конца и края, и будут они вертеться и кружиться, наступая на собственный хвост в отсутствие точных свидетельств, склоняясь то сюда, то туда. Может, все было так, а может, и этак. Люди, существа с короткой жизнью, не приучены к неопределенности. Если не срабатывает ни «может быть», ни «возможно», ни «должно быть», а самое главное, не «должно было быть», то они выдумывают, сочиняют, облекают в прекрасную или безобразную форму и затем ставят тысячи и миллионы на колени и заставляют их делать вид, что так оно и есть. Со временем кириатам, наверное, удалось бы исправить положение, и пару раз такие попытки предпринимались, но, во-первых, они пришли в этот мир ослабленными и с собственными проблемами, а во-вторых, их в конце концов снова прогнали. И люди так и продолжали расшибать в кровь лбы, стучась в границы своих определенностей, как безумцы, обреченные на пожизненное заключение в камере, дверь которой они заперли сами.

Обхохотаться можно, сказал бы Рингил.

Нет, вам лишь нужно отпереть эту треклятую дверь, ответила бы, наверно, Аркет.

Но так же возможно — а если подумать, старина, так оно, скорее всего, и было, — что двенды задержались в силу необходимости. Возможно, навигация в серых местах вовсе не такое легкое дело, как это пытался представить Ситлоу. Возможно, оказавшись в олдраинских болотах, двенды рыскали там, как волки, в поисках следа, оставленного Рингилом и его новым другом. Возможно, обнаружив след на реке, уже остывший и тающий, они долго искали место, где беглецы сошли на берег. И возможно, даже когда добыча уже была обнаружена, у вызывающих бурю возникли те же проблемы, что и у пловца, пытающегося удержаться на месте против сильного течения.