Мы с Анжелиной кивали, зачарованные рассказом. Я живо представил, как мальчик лезет по веревке, изумляясь этому ничуть не меньше зрителей.

– И вот, – драматически интонировал Гриссини, – мальчик добирается до верхнего конца веревки. Музыка обрывается оглушительным громом литавр, и я всплескиваю руками. И в тот же миг мальчик пропадает, исчезает, а обмякшая веревка падает в корзину. Я переворачиваю корзину, веревка вываливается. И все. Я кланяюсь. Занавес.

– Чудесно, – сказала Анжелина. – В чем же фокус?

– Вам его не показывать, а потому и знать ни к чему.

И никакая лесть не убедила его передумать.

– Я вам не расскажу. Зато раскрою загадку «Левитирующей леди». Сегодня утром прибыла аппаратура, пойду устанавливать. – Он повернулся к Анжелине. – Вы купили черное платье, о котором я упоминал?

– Да.

– Замечательно. Если соблаговолите надеть его сейчас, перейдем к следующему номеру.

Я остался в одиночестве. Гриссини возился с аппаратурой, Анжелина переодевалась. Я пил. Разумеется, в меру. Только для того, чтобы поднять настроение, испорченное коварным мошенником Кайзи. Мне ведь уже понравилось звонить по утрам в банк.

– Божественно!

Платье заслуживало этой похвалы. Оно было черное, бархатное, длиной до пят, с изумительно глубоким вырезом, и ткань развевалась, когда Анжелина поворачивалась.

– Сойдет, – бросил из дверей Великий Гриссини. – Ну что ж, начнем. Я должен объяснить Анжелине ее роль. – Он глянул на часы. – Джим, приходите к нам ровно через полчаса.

– Будет сделано. – Я тоже посмотрел на часы, потом на бутылку. Пожалуй, бокал-другой поможет мне скоротать вынужденный досуг.

В наш домашний театр я возвратился изрядно навеселе. На этот раз голубой занавес не закрывал авансцену. Она была пуста, если не считать трех больших кубов. Волной накатывала музыка, предвещая выход Гриссини. И вот магистр на сцене. Он поклонился, а публика, то бишь я, неистово захлопала.

– Благодарю вас, леди и джентльмены, благодарю. А сейчас вам необходимо подготовиться к потрясающему чуду, которое обязательно вас изумит, зачарует и заставит теряться в догадках. – Он один за другим повертел кубы, демонстрируя, что у каждого отсутствуют две противоположные грани. Кубы были черны снаружи и белы внутри. В руке у факира появилась волшебная палочка, и он провел ею внутри каждого куба, показывая, что они полые.

– Простенькие четырехгранные конструкции, совершенно пустые. Сейчас я их поставлю вот так.

Волшебная палочка исчезла, руки фокусника освободились. Он поднял первый куб и перенес на середину сцены. Потом переместил остальные. Получилась платформа. Снова я увидел волшебную палочку. Гриссини постучал ею по кубам и еще раз помахал внутри каждого. Затем повернулся и поклонился.

– А теперь, леди, джентльмены и почетные гости, прошу поаплодировать моей очаровательной ассистентке.

Я изо всех сил захлопал в ладоши, не сомневаясь, что любой зритель на моем месте точно так же встретил бы появление Анжелины. Она ступала неторопливо и безмятежно, и чарующе улыбалась, и махала восторженным толпам, состоящим, разумеется, из меня одного.

Под спокойную мелодию Гриссини взял Анжелину за руку и подвел к рампе. Они поклонились, затем вернулись к кубам. Анжелина медленно и осторожно села на средний куб, затем закинула ноги и улеглась на все три ящика. И улыбнулась зрителям, подпирая ладонью подбородок. Юбка свешивалась и была черна, как смоль, на фоне белых внутренних поверхностей кубов. Гриссини делал пассы, его волшебная палочка снова исчезла.

Он нагнулся и выдернул из-под Анжелины средний куб.

Я изумленно ахнул, как ахнул бы на моем месте любой зритель. Анжелина лежала как лежала, совершенно неподвижно, хотя средняя часть ее тела лишилась опоры.

А потом я ахнул еще громче – Гриссини выдернул куб из-под ее локтя, и она повисла в воздухе. В довершение всего он убрал и третий, последний куб. Когда факир отвернулся, Анжелина улыбнулась мне и помахала рукой. Я хлопал так, что даже руки заболели.

Под мои аплодисменты и под крещендо Гриссини поднял над головой металлический обруч и грохнул им об пол – дескать, убедитесь, какой он крепкий и цельный. А затем повел им вдоль тела Анжелины, доказывая, что она действительно висит в воздухе.

Мои руки онемели от восторженных хлопков. Обруч скользнул назад и со стуком покатился за кулисы. Музыка оживилась, фокусник один за другим вернул кубы на место. Затем помог Анжелине спуститься и поклонился вместе с ней. Я вскочил на ноги, чтобы заключить ее в объятия.

– Моя волшебница! – воскликнул я. – И не больно тебе было висеть на проволоке?

– Никакой проволоки. Ты же видел, как проходил обруч.

– Видел и ничего не понял. Настоящая магия?

– Скажем так: настоящая иллюзия.

Гриссини вышел из гостиной. Я заметил, что направился он к портику. Фокусы – дело утомительное. А может, старик не желал слышать, как раскрывают его тайны.

– И все-таки не понимаю, как это удалось. Может, дело в кубах?

– Нет. Они в точности такие, какими выглядят. Прочное дерево. Устанавливаются, как ты помнишь, рядком. Потом, как ты помнишь – мой выход.

– Это незабываемо!

– И привлекает внимание. Гриссини идет по сцене встречать меня, и луч прожектора движется за ним. Вот тут-то и делается фокус, а не в тот момент, когда он убирает кубы.

– Ну, конечно. Многие фокусы делаются задолго до того, как их показывают. Публика смотрит на тебя и на Гриссини и не смотрит на кубы. Тут-то все и происходит.

Я направился к кубам, лежащим на сцене у черного занавеса. Фокус был столь хорош, что я лишь в футе от себя разглядел тонкую черную платформу, висящую в воздухе. Она-то и поддерживала Анжелину.

– Но это все равно волшебство! Не может она просто так висеть!

Я рассмотрел платформу, заглянул под нее, провел по ней руками.

И обнаружил прочный черный стержень. Он торчал из занавеса. И, несомненно, крепился к скрытой там прочной раме. Меня осенило:

– Все ясно! Когда он обходил сцену, а затем укладывал кубы, платформы здесь не было. Она появилась, лишь когда он пошел навстречу тебе и за ним поплыл луч юпитера. В темноте выдвинулся стержень, несомненно управляемый по радио, и поместил платформу над ящиками. Публика ее не видит, потому что она черна, как и наружная поверхность коробок. Ну, а обруч? Он прошел вдоль твоего тела…

– И назад, – напомнила она. – Он достаточно широк.

– Все ясно! Обруч уперся в брус, и его пришлось возвращать тем же путем.

Мы пошли поздравить Гриссини. Он по обыкновению пожал плечами и напомнил, грозя пальцем:

– У вас мало времени, а научиться надо очень многому.

Разумеется, он был прав. Я располагал одной-единственной неделей. Все эти дни я трудился не покладая рук, не брал в рот хмельного и спал урывками. И вскоре научился ловко доставать больших птиц прямо из воздуха и сотнями вытаскивать платочки из пустой тубы. Я тренировался с аппаратурой для подвешивания человека, что особенно нравилось Анжелине, и мастерски освоил этот фокус. Я даже постиг искусство читать записки из зрительного зала, прижимая их неразвернутыми ко лбу.

Научившись, я был на седьмом небе от счастья. Раньше, видя это диво на сцене, я неизменно приходил в восторг. А все оказалось так просто! Вы прижимаете ко лбу сложенный клочок бумаги, произносите имя приславшего записку зрителя, и он откликается. Ответив на его вопрос, вы разворачиваете записку и читаете ее вслух для сверки, затем отбрасываете и берете следующую. Отвечаете и на нее, а затем разворачиваете и прочитываете вслух под аханье публики. Дело в том, что первый зритель – подсадка, и никаких записок он вам не присылал. Зато благодаря ему вы получили возможность прочитать настоящую записку. Вы постоянно обгоняете публику на один вопрос. Чудо? Отвлечение внимания!

Прошла неделя, и вот наши чемоданы уложены, билеты куплены. Пора в путь-дорогу. И пора снова зарабатывать деньги. С тех пор как Кайзи ткнул меня носом в микроскопический параграф контракта, я нес убытки, и это причиняло невыразимые мучения.