Зато второй вопрос мисс Филби был гораздо обычней.

— Куда вы намерены ехать?

Лицо его приняло таинственное выражение.

— Мы будем там через полчаса.

Машина катила дальше. Мост, какие-то развалины, потом опять дорога, агавы и пальмы. Между ними — дома. В переулках пели девушки, возле открытых дверей беседовали целые семьи, поблескивая золотом и умброй, за их подвижными фигурами зияли темные пасти входов.

— Вы не хотите мне сказать, куда мы едем? — опять спросила Мод Филби.

— Мы уже приехали. — Кай повернул к подъезду отеля «Руайяль». Зайдя туда, он попросил портье передать его карточку доктору Пешу, он подождет здесь.

Пеш спустился в холл одновременно с посыльным. Представив его своей спутнице, Кай сказал:

— Мы с вами расстались несколько дней назад, не доведя наш разговор до конца.

Пеш утвердительно кивнул.

— Я вам сказал, что буду вас ждать.

Кай повернулся к Мод Филби:

— Доктор Пеш — конструктор машины, на которой я ехал в Монце.

Она поняла и засияла.

— Кто до сего времени подал заявку на «Кубок Милана»?

Пеш перечислил несколько фамилий.

— Значит, славная будет гонка. А сами вы уже подали заявку?

— Нет. Мы хотим запустить только одну машину. Если вы желаете на ней ехать, то мы готовы сделать заявку.

Пеш нравился Каю своим упорством. Никакого ручательства за Кая никто ему не давал, он его не знал, только слышал от Льевена, что раньше Каю уже приходилось участвовать в гонках; он просто полагался на озарившую его идею и был в этом последователен; Пеш воплощал тип человека, которому суждена удача, ибо решает не идея, а последовательность…

Мод Филби наклонилась к Пешу;

— А кто из записавшихся на сегодняшний день, по-нашему, является фаворитом?

Пеш задумался.

— Думаю, Мэрфи…

Она ослепительно улыбнулась Каю, которого ее поведение забавляло; укрывшись в надежной гавани давно принятого решения, он вдвойне смаковал ее усердие. Чтобы не слишком отравить ей радость, он придал своему голосу звучную твердость и заявил Пешу:

— Я приехал вам сказать, что поеду на вашей машине. Через неделю начну тренировочные заезды.

На обратном пути мисс Филби была молчалива. Она предвкушала грядущее событие и радовалась тому, что сообщит эту новость Мэрфи. В жизни все ж таки бывают поистине содержательные моменты.

Фиола приподнял серебряную чашу.

— Понадобилось три недели, чтобы образовался этот коктейль. Последние три дня он стоял закрытым на льду, чтобы как следует смешаться с дополнительно выжатым в него апельсиновым соком; сегодня он получает окончательное завершение. Для этого требуется еще плеснуть в него кофе мокко и несколько капель ангостуры.

Он взял бокалы, повертел их вниз головой в разрезанных пополам лимонах и обмакнул в сахарную пудру, которая мгновенно кристаллизовалась. Потом насыпал в них мелко наколотого льда, хорошенько встряхнул чашу и наполнил бокалы.

— Пейте без соломинки, но если хотите — с лимоном. — Он пододвинул Каю нарезанные ломтики.

В комнату лился свет и, преломляясь, придавал всем предметам шелковистый лоск. Шезлонги были сдвинуты к окну, на низких табуретах лежали пачки газет.

— Давненько вы здесь не были, — заметил Фиола.

— С того первого вечера я больше не играл.

— Несколько дней назад здесь был большой шум. Человек с черепахой решил, что его обманули. Он так решительно протестовал, что его амулет упал на пол. Забавно было смотреть, как черепаха, не привлекая к себе внимания, очень медленно и торжественно куда-то ползла, а ее хозяин в это время высказывался, энергично жестикулируя всеми частями тела. Плохие ныне у людей манеры.

Кай смотрел в окно: две моторные лодки выходили из четырехугольной игрушечной гавани Монако. Он хотел справиться у Фиолы о своей незнакомой партнерше за игорным столом и ломал голову, с чего начать. Какая-то робость удерживала его от того, чтобы спросить о ней прямо; он углубился в размышления, а они заводили его все дальше и дальше.

Фиола вывел его из задумчивости.

— Вы далеко унеслись в своих мыслях.

Кай вздрогнул от неожиданности. Он хотел поосторожнее сформулировать свой вопрос и, думая об этом, невольно погрузился в прошлое. Наверно, виной тому был завораживающий свет — прозрачно-серый, мерцающий, в котором могло привидеться нечто далекое, — он подумал о юной Барбаре, о той минуте, когда она стояла возле него, прислонившись к деннику, позади нее были лошадиные крупы и тьма, а у нее на лице — выражение впервые разбуженного знания. Картина была вполне отчетливая, он все еще видел ее, как видел просвечивающее окно перед шезлонгами, газеты и своего визави, и таяла она неохотно, готовая возникнуть опять.

— У вас своеобразные коктейли, — задумчиво сказал он. — А я сейчас думал о том, не слишком ли это мало для человека — вести жизнь без цели. Быть может, лучше сдаться, поставить себе границы и заделаться оседлым. В сущности, с наступлением определенного возраста этого и ждешь. Быть может, это даже закон природы.

— Это, несомненно, так. Но я не верю, что он действителен для всех.

— Гонишься за какими-то вещами, пока не начнешь запыхаться, и позволяешь себе катиться, словно шар, от одного вихря событий к другому, в погоне за небывалыми ощущениями твоего «я». Иногда мне кажется, я стою на распутье — с одной стороны, такое же существование, как доселе, главная цель коего — польстить собственному самолюбию, сдобрив его скепсисом; с другой — жизнь, солидно обустроенная и разумная, основательная и прочная, скрепленная знанием и волей.

Фиола поднялся.

— Это поразительно, но у меня создалось впечатление, будто вы собираетесь жениться.

Кай немного помолчал, а потом сказал:

— Наверно, это было бы необходимым дополнением. — Он покачал головой. — Но я ведь хотел поговорить с вами совсем о другом.

— Сегодня приемный день у принцессы Пармской. — Фиола позвонил. — При таком настроении, как у вас, это как нельзя кстати. Мы пойдем вместе. А вообще-то вам бы следовало знать: тихую пристань громче всех восхваляют люди, которые носятся в океане. Вы бы не вынесли, если бы кто-то на самом деле заставил вас причалить к тихой пристани.

Принцесса Пармская была стара. Ходьба давалась ей с трудом, и потому ее всегда видели только с палкой. Она держала большой дом, не вполне единый по своему убранству. Некоторые комнаты были заполнены ценными коллекциями, однако она туда не заглядывала.

Кай и Фиола были приглашены к ней на костюмированный праздник. Клуб в тот вечер был пуст. Швейцар зевал в свои золоченые рукава, а крупье одиноко царили за игорными столами, неподвижные и скучающие, как китайские боги. Только за одним столом шла игра для иностранных гостей, остальные пустовали. На вечера принцессы Пармской принято было приходить вовремя.

Кай очень рано начал готовиться к выходу. Он любил после ароматизированной ванны полежать в толстом махровом халате — любил этот час полной расслабленности, недодуманных мыслей, светлых виргинских сигарет, час, проведенный в шезлонге, в кресле у окна, среди газет и книг, в которых разрезаны только первые четыре страницы, в непритязательных мечтаниях и за подпиливанием ногтей.

Потом неторопливо одеться. Делать это нарочито неспешно. Повязывая галстук, неожиданно набрести на интересную идею. Попытаться ее осуществить, вдруг увидеть в зеркале собственную любопытную улыбку на чуть склоненном к плечу лице и удивиться, что мог так забыться. Завязать узел, снять сетку для волос. Внизу уже засигналила машина Фиолы.

Странно было ехать в закрытом автомобиле, если привык к открытому, еще более странно — не сидеть за рулем. Удивительный маленький островок — двухместная машина-купе, мимо которой с тихим гуденьем проезжали сады и тутовые деревья. Обветшалые коричневые колонны, выцветший, изъеденный временем герб, почти утративший рельефность, набегающие из темноты волны зелени, аллеи, держащие на себе небо, а перед въездом к дому — фантастическое зрелище: освещенные автомобили, факелы, огни, волны золота, багрянца и света, маски, костюмы, шелка…