Прежде всего послали они в 1692 году депутацию к императору в Вену. Пришла весть, что император принял посланных милостиво.

Воспрянули духом ходы, укрепилась их вера, что правда восторжествует; еще до объявления решения суда отказались они платить Ламмингеру оброк и перестали ходить на барщину. Тогда Ламмингер подал жалобу, представив в ней ходов опасными бунтовщиками. В Ходский край был направлен пльзенский краевой гетман Гора.

Ходы со всех деревень были созваны в Трганов, панскую резиденцию. Побелел замковый двор от суконных ходских жупанов. Плотно, плечом к плечу, стояли ходы; их тяжелые белые широкополые шляпы задевали полями одна другую, там и сям виднелись барашковые и шерстяные шапки. Все со жгучим нетерпением ждали, что объявит им краевой гетман; почти все твердо надеялись услышать радостную весть о том, что тяжба их благополучно разрешена.

Наконец в окне замка появился пан в длинном кудрявом парике, в кафтане с золотым шитьем. Это был краевой гетман. Писарь его подошел с ним к окну и прочитал нетерпеливо ожидавшим ходам официальное решение: что давно уже лишены они своих прав, что хотя было им предписано perpetuum silentium, они не соблюдали его и в том виноваты, а потому заслуживают кары. Тем не менее будет им все прошено, если они откажутся от своих привилегий и обещают повиноваться своему пану.

Вознегодовали ходы. Чуть было не бросились на Ламмингера, стоявшего рядом с гетманом. И тогда молодой крестьянин из Уезда, Ян Сладкий, по прозвищу Козина, горячее других стоявший за ходские права, высказал мысли всех ходов. Объявил он в глаза краевому гетману, что не верят они прочитанному, ибо противно это всякому праву.

Так и не послушались ходы и продолжали бороться за свои вольности. Жалоба их пошла на новое рассмотрение в апелляционный суд в Прагу, а им приказали направить туда же семерых толковых и надежных доверенных. Наряду со старым Криштофом Грубым, драженовским старостой, послали ходы в Прагу и Яна Козину – главаря. Но не о старых привилегиях повели с ними речь в Пражском апелляционном суде, а о неповиновении Ламмингеру и их «бесчинствах», о которых доносил Ламмингер, число которых в каждом его донесении и жалобе все возрастало. Ходы опять сослались на свои права. В доказательство предъявили они две уцелевшие у них самые важные грамоты. Но судьи отрезали у грамот печати, изрезали пергамент и, добавив, что грамоты эти уже давно недействительны, потребовали у семи ходоков, чтобы покорились они и принесли Ламмингеру, как своему господину, присягу повиновения и верности. Когда же ходы того не исполнили, бросили их в тюрьму.

Между тем управляющий Ламмингера, Кош, творивший по воле своего хозяина притеснения и насилия, так разгневал ходских крестьян, что напали они на него и его помощников. Силой ворвался Кош в Драженове в дом Криштофа Грубого, чтобы завладеть письмами, полученными от посланцев из Вены. А когда начал он и в Уезде так самовольничать, восстали против него ходы. Управляющий Кош приказал сопровождавшим его панским егерям стрелять в народ. Но уездские ходы разоружили панских егерей, а управляющего замком взяли в плен.

Но всем этим ходы только лили воду на мельницу Ламмингера. Он тотчас попросил у властей солдат. Отряд не мешкая прибыл и прежде всего занял Уезд.

Не дожидаясь прибытия солдат, уездские жители покинули деревню и собрались в лесах у выселка Гамри. К ним присоединились ходы из окрестных деревень. Оттуда под натиском более сильного врага пришлось им отступить в Поциновицы. И здесь начался бой между ними и преследующим их войском.

Много крови ходов пролилось в этом бою за исконную, милую сердцу свободу, но все было напрасно. Одолело их панское войско.

Многие из взятых в плен были брошены в тюрьмы в Пльзени, в Тыне и в Стршибрже, где их избивали наравне с бродягами и ворами. Остальных же ходов, деревню за деревней, вызывали – а было то перед самой жатвой – в Тргановский замок, и там должны были все крестьяне, бедные и богатые, присягнуть, что отныне и на вечные времена останутся они и потомки их подданными и крепостными людьми его милости высокородного пана Ламмиигера фон Альбенрейта и его наследников, что признают они недействительными все свои старинные права и королевские грамоты и будут строго соблюдать предписанное им perpetuum silentium.

Тяжек был путь в Трганов; безмолвные, удрученные стояли ходы во дворе перед канцелярией, ожидая, когда их позовут. Уныние овладело всеми, и даже те, кто не пал духом, хорошо понимали, что сопротивление бесполезно. Глухим голосом повторяли они слова присяги; многие при этом запинались, у многих дрожал голос. Ходские доверенные Козина, Криштоф Грубый и остальные всё еще томились в тюрьме при Новоградской ратуше в Праге. От них требовали повиновения Ламмингеру. И когда услышали узники о том, что сталось в родной деревне, дали они свое согласие. Но не все. Не поставили подписи своей Грубый и Козина.

Козина сказал:

– Ломикар может силой заставить нас ходить на барщину, но как я могу сказать, что наши права недействительны? Нет, они всегда останутся в силе!

Тех, кто подписал, отпустили домой. В тюрьме остался лишь драженовский староста и его племянник Козина.

Но даже теперь Ламмингер не был доволен. Приговор суда казался ему слишком мягким. Он подал апелляцию в Уголовный суд. И замысел его удался.

Уголовный суд решил Криштофа Грубого, Козину и Чтверака, как зачинщиков и главных бунтовщиков, повесить, а остальных ходских вожаков поставить к позорному столбу и затем во искупление их дерзости подвергнуть суровому заключению.

В Вене тот приговор утвердили не полностью: не троих, а одного постановили повесить. Тем временем Криштоф Грубый, некогда самый уважаемый староста Ходского края, умер в пражской тюрьме. Оставалось решить, кого из двух – Чтверака или Козину – обречь на смерть. И суд решил повесить Козину, как «очень речистого и, следовательно, самого опасного из всех, наиболее закоренелого и не желающего просить о помиловании бунтовщика».

Для исполнения приговора Козину привезли в Пльзень. Когда приблизился день казни, приказал Ламмингер, чтобы шестьдесят восемь ходов, собранные из разных деревень, все с малыми детьми, пришли в Пльзень посмотреть, как будут вешать Козину; хотел он, чтобы запомнили они и дети их и передавали из поколения в поколение, как наказуются сопротивление и бунт против пана.

Сам он тоже приехал в Пльзень, чтобы полюбоваться на казнь Козины.

Мужественно готовился к позорной смерти Козина и утешался той мыслью, что дело их правое и умирает он безвинно.

В день казни, 28 ноября года 1695-го, собралось в Пльзени множество людей – местных и окрестных жителей. Толпы народа повалили за осужденным, за которым шли его семья и земляки – шестьдесят восемь ходов, высоких и статных мужей в плащах, кожухах, но без чеканов за поясом. Ведя за руки своих детей, угрюмо шагали они и с жалостью смотрели на несчастного Козину. Он исхудал от долгого заключения, но шел бодро, высоко неся голову. Со всех сторон его окружали солдаты.

Шествие выступило из города. Барабан, обтянутый черным сукном, глухо отбивал дробь, и эти мрачные, печальные звуки сливались с заунывным звоном похоронного колокола.

За городом, на холме, возвышалась виселица. Вокруг нее выстроилось войско, в середине стояли городские советники и чиновники; дальше, на конях, – офицеры, краевой гетман Гора и рядом с ним – Ламмингер фон Альбенрейт.

Козину ввели внутрь каре. Все вокруг замерло; в печальной тишине слышались лишь рыдания его семьи и земляков. Осужденный, остановившись под виселицей, поцеловал крест, поданный ему священником, и в последний раз обвел взором толпу, в которой стояли его жена, мать, дети и земляки. Но вот рядом с офицерами на конях он увидел того, кто был виновником всего случившегося, – Ламмингера.