Не понравилось его милости, вельможному магнату, что задумал крестьянин сделать своего сына паном, разгневался он, что уйдет Яношик из-под его власти, и стал притеснять старого газду как только мог. А власть магната в то время не знала предела. Чинил он произвол и обиды людям, а управы на него не найдешь. Никто не смел карать вельможного пана.

Бывало только возьмется отец Яношика за неотложную работу на своем поле, а уж зовут его – бросай все да беги на барщину. И, как назло, только придет самая пора либо косить, либо сено сушить, либо снопы убирать, глядишь – уж бежит за ним панский гайдук. А на барщине держат до тех пор, пока свое сено промокнет да сопреет, а хлеб перезреет. Тяжелым испытанием была для старика и десятина[59]. Никак не мог он угодить пану, все было тому не по вкусу. Привезет бывало старый газда кур либо гусей, глядишь – гонят его из замка, говорят, что, мол, худа и мала птица, давай пожирней да покрупней.

И так и сяк притеснял и мучил пан старого газду, но ради сына тот все терпеливо сносил. А когда подчас становилось невмоготу и приходила горькая мысль, что не избыть ему тяжкой доли, утешался старик думами о Яношике: не будут паны властны над сыном, сам он паном будет. Не забудет тогда Яношик своего отца. Даст ему хоть перед смертью пожить на покое…

Яношик учился охотно; легко давалась ему наука. Но вдруг пришел конец его ученью. Из родной деревни приехал человек с вестью, что мать лежит в тяжелом недуге, что близка ее смерть. Просит она, чтобы поспешил он домой: хочет старушка проститься с единственным сыном.

Исполнился тогда Яношику двадцать один год. Не мешкая, пустился он в путь. Вот перед ним и родная деревня. Но лишь только перешагнул он порог, лишь только свиделся с матерью, как следом за ним вошел загорелый панский гайдук с черными усами и приказал строго-настрого, чтобы с утра старый газда с сыном-студентом явились на барщину: сено сушить.

Убитый горем, Яношик едва расслышал слова гайдука, но старик хорошо его понял и, хоть всегда шел на барщину беспрекословно, на этот раз медлил. Ведь жена при смерти, того гляди умрет. Гайдук видел это своими глазами. Авось, доложит в панской канцелярии. Уж если по такой причине не придет один раз газда на работу, не могут за это взыскать с него строго. В первый раз ведь ослушался. А Яношик?.. Не для того вызвал он сына из города, чтоб работать на барщине. Да и студент он, скоро будет священником… И как уйти ему от умирающей матери? Должен же пан над ним сжалиться!

Но нет у панов жалости. В полдень опять примчался гайдук, но на этот раз не один, а с подручными. На глазах умирающей женщины с бранью и криком набросились они на старика и Яношика, схватили их, связали и поволокли в замок.

Там, в сводчатом покое, поджидал их пан – «земной бог». На приготовленных скамьях лежали связки ореховых прутьев. Увидев газду с сыном, он пришел в ярость. Крича и ругаясь, приказал он положить обоих на скамьи да покрепче прикрутить ремнями. А сам уселся на стул, скрестил ноги и, закурив трубку, стал покрикивать:

– А ну-ка, всыпьте им! Эй, эконом, считай! По сотне розог каждому, да погорячее! А ты, – обратился он к Яношику со злой усмешкой, – увидишь! Я тебе покажу латынь! Я тебя выучу на пана!

Начали гайдуки избивать их изо всей силы, без всякого милосердия. Недолго терпел старый газда; от лютой боли потерял он сознание, и не успел эконом насчитать сто ударов, как скончался в муках бедняга.

Сын побои выдержал, не мог только ни встать, ни повернуться от боли. Тогда бросили Яношика и его замученного до смерти отца на телегу с навозом и отвезли их в родную деревню. Мать еще дышала, но, увидев мертвого мужа и едва живого сына, вздохнула и умерла, сокрушенная горем.

А Яношик, как поправился и набрался сил, исчез из деревни. Не возвратился он в город, в школу, а тайно ушел в горы. Спрятали его там пастухи в своих уединенных шалашах. Тут-то и приключилось с ним дивное диво.

Однажды пошел он к роднику набрать ведро воды. Верный его пес, единственная память о родном доме, бежал за ним. Родник выбивался из-под скалы, заросшей кустами боярышника и диких роз. Пока хозяин черпал воду, пес бегал по зарослям. Вдруг он принялся так неистово лаять, что Яношик невольно повернулся и прислушался. Ему показалось, что в кустах кто-то плачет. Прикрикнув на собаку и отогнав ее, Яношик полез в кустарник.

Среди зарослей диких роз, как дивное видение, предстала перед ним прекрасная девушка в белой одежде. Поблагодарив Яношика за то, что он отогнал пса, сказала девушка, что исполнит любое его желание.

– Силы хочу! – недолго думая, воскликнул Яношик. Неспроста пожелал силы Яношик. Решил он наказать жестоких панов за все те обиды, что причинили они народу.

И дала ему горная дева пояс с волшебным корнем да валашку. В той валашке таилась сила целой сотни человек. И пока оставалась в руках у Яношика та валашка, никто не мог его одолеть.

С той поры начал Яношик мстить за себя и за исстрадавшийся словацкий народ. И прозвали бедняки Яношика и его вольницу добрыми хлопцами. Всюду принимали их, как желанных гостей, а в минуту опасности укрывали в горных шалашах и в деревнях. Когда же ударяли морозы и глубокие снега засыпали горы и долы, Яношик и его молодцы спокойно жили в домах у хозяев под видом работников.

Но лишь только бук начинал распускаться, уходили они в горы на «добычу»…

Не проливал Яношик человеческой крови. И сам не убивал и другим не велел. Нападали они лишь на богатых и сильных.

– Отдавай богу душу, а нам деньги! – кричали хлопцы, угрожающе сверкая оружием.

Чаще всего охотились они за жестокими панами и земанами. Выследив «добычу», Яношик выходил из засады и кричал громовым голосом:

– Поди-ка сюда, пан! Хватит тебе драть семь шкур с крестьян!

Панское добро Яношик делил по числу товарищей, на равные части. Свою долю он либо отдавал бедным и обездоленным, либо прятал в расселинах скал, пещерах и дуплах старых деревьев. Много у него было тайников, где хранились и деньги, и сукна, и разное оружие. Говорят, что немало кремницких дукатов[60] доброй чеканки закопал он в ямы, чтобы не попали они в руки ни панам, ни разбойникам.

Хаживал Яношик в пещеру, что на горе Вапоре, где тоже хранились дукаты. А с Вапора, говорят, был у него протянут ременный мост прямо на Новый Замок. Видывала Яношика в гостях у себя и крутая скалистая гора Градова, что над самым Тисовцем.

Любил Яношик музыку и песни. Сидя вечерами в пастушьем шалаше, охотно слушал он игру на пастушьей дудке. А когда девушки заводили песни, собравшись в кружок на лужайке, просил их Яношик петь еще и еще и не жалел золота в награду.

Бывало и так: соберется вольница высоко на Краловой Голе, в темном ущелье или безопасном месте в лесу, разожгут хлопцы костер, и прикажет тут Яношик бойкому Ильчику играть на волынке. И заиграет Ильчик на своей волынке с тремя дырочками. А играл Ильчик так, что звуки далеко-далеко разносились по горам и лесам и веселили сердца горных хлопцев. Сидит Яношик, потягивает из своей деревянной трубки в медной и латунной оправе, выложенной рыбьей костью, и разглаживаются складки на его хмуром лице.

Случалось, что и более тихо проводила этот поздний час вольница на Краловой Голе. Бывало это тогда, когда попадался в лесу хлопцам в руки прохожий либо бродячий студент. Знал каждый хлопец, что угодит этим Яношику.

И будь то начинающий или студент старшего курса – всякий бледнел и дрожал от страха, попав на Кралову Голю и увидев там за каменным столом вооруженных с ног до головы хлопцев, озаренных пламенем костра, а вокруг них страшно рычащих и лающих псов. Но собаки затихали, Ильчик клал волынку на камень, и никто не смел слова вымолвить, когда Яношик начинал говорить со студентом. Не ругался он, не кричал, а, как настоящий священник, говорил по-латыни. Расспрашивал он студента обо всем, задавал ему вопросы, как на экзамене, потешался над его изумлением и растерянностью, смеялся над его ошибками и хвалил за удачные ответы. А если студент был со старшего курса, приказывал ему Яношик читать проповедь.