Я провожу вечер в компании товарища Ракре, хотя после бараньей ножки с фасолью, которую давали на ужин, визиты к нему были противопоказаны. Он предлагает мне переброситься в картишки, но я отказываюсь: у меня душа не лежит к картам. Во мне растет какое-то чувство тревоги и я доверяюсь ему.

— Ты что такой озабоченный? — проницательно замечает пердоман, постреливая своей выхлопной трубой.

— Послушай, Мелодичный, — обрываю я его, — ты был тогда в автобусе, когда Бардан вышел и вернулся в школу?

— Йес, а что?

— Расскажи покороче, как он себя вел.

Заинтригованный стрелок холостыми патронами оттягивает резинку пижамы, чтобы проветрить помещение.

— Ты опять возвращаешься к этим делам? По-моему, — по-товарищески признается он, — ты будешь доброй ищейкой, у тебя есть для этого необходимое упорство.

Его высокая оценка трогает меня прямо в сердце, минуя лицо. Он тут же переводит свои слова на азбуку Морзе и передает их нижней частью своего тела. Потом, после некоторого размышления, продолжает:

— Нас была целая компания в гостинице «Петух в винном соусе», которая при этом является еще и конечной остановкой автобусов до Лиона.

— И что?

— Ничего…, — бормочет он. — Нет, правда ничего…

Он опять что-то обмозговывает, но все ему кажется в порядке. Потом, постреливая из цокольного этажа, говорит:

— Мы потягивали пиво. Кто-то играл на музыкальном автомате. Потом подошел автобус. Шофер и кондуктор вышли, чтобы по-быстрому пропустить по кружечке. А мы пошли в автобус…

— А Бардан?

— Бардан тоже.

— Какой он был? — Что значит, какой?

— Я хочу сказать, он не был озабоченным?

— Ничуть, он смеялся.

— Продолжай…

— Вернулись водитель и кондуктор. Автобус уже отправлялся, кондуктор стал получать деньги…

Он с напряжением восстанавливает в памяти этот момент. Именно это мне и нужно. Надо, чтобы его воспоминания разбились на фрагменты, чтобы он работал на малых оборотах.

— И потом? — поощряю я его осторожно.

Он надувает губы своего заднего отверстия, потом продолжает:

— Шофер завел мотор, и туг кто-то попросил подождать, потому что к автобусу бежал один из слушателей.

Он хмурит брови.

— Вот те на! А опоздавшим-то был Канто, тот парень, который вчера на лекции сказал, что ему надо к дантисту.

И тут у меня в мозжечке начинает царапаться своими маленькими лапками маленькая мышка, Милые мои девочки, дело-то продвигается; ведь продвигается!

— И потом? — говорю я со вздохом, напоминающим последний вздох.

Ракре продолжает выражать свои мысли вслух сразу с двух концов, но я прислушиваюсь только к тем звукам, которые идут из верхнего конца.

— Шофер подождал. В общественном транспорте все происходит по-родственному. Товарищ Канто поднялся в автобус. И сел на переднее сиденье рядом с водителем. Автобус тронулся. И тут Бардан вскакивает с места и кричит: «Остановите! Остановите!» И, ничего не объяснив, выскочил через заднюю дверь.

— А с кем он сидел?

Ракре задумывается.

— С Безюке, я думаю. Знаешь, такой высокий блондин со шрамом на подбородке?

— Он спит в одной спальне с Канто, этот парень?

— Точно, это его товарищ по боксу. Ты куда, Белоснежка?

Я быстро набрасываю халат.

— Некогда объяснить, но я тебе напишу, — обещаю я. Блондин Безюке читает трактат Апэна-Бонлара о педерастии у планктонов. Это прилежный слушатель, отличник. Он первый по огрызкам ногтей, первый по поддельным чекам, первый по инсектицидам, второй по реанимации, второй по слухам среди населения, второй по судебным актам с предупреждением, третий по личному обыску, третий по разгону скоплений людей, третий по борьбе с распространителями листовок. Он получил первую премию «Гран при» за научную работу «О чрезвычайном положении», просто премии за работы «Усиленные наряди полиции», «Типы печатей» и похвальный лист за «Обыск». Это я к тому, чтобы вы немножко поняли, что это не рядовой человек. Я сажусь на кровать у него в ногах без всякого предупреждения, тем более, что ни он, ни я не принадлежим к Национальному обществу железных дорог.

— Извини за беспокойство, товарищ, — говорю я ему. — Представь себе, что мы занимаемся частным расследованием событий, которые здесь произошли. Я и Ракре.

— Он смотрит на меня поверх своих очков в золотой оправе.

— Похвальная мысль, — соглашается он.

— Кажется, ты сидел в автобусе рядом с Барданом, перед тем, как он вышел?

— Точно, а что?

— Он ничего не сказал, когда выходил?

— Ничего, я об этом уже говорил следователю.

— А перед этим? Не двигайся и слушай сюда внимательно, товарищ. Мотор уже работал, когда кто-то из вас заметил, что бежит опоздавший, о'кей?

— Да, я помню, — говорит Безюке, нахмурив брови.

— Что-то мне подсказывает, что реакция Бардана имеет связь с этим прибытием in extremis Канто. Я прошу тебя поразмыслить над этим.

Я жду, пылко глядя на него в упор. Один глаз у него становится больше, а другой, наоборот, меньше.

— Вот те на, ты меня заставил по другому взглянуть на это, — шепчет Безюке. — Боже мой, но это же правда, — с нажимом говорит он.

— Рожай быстрее, — агонизирую я.

— Кто-то закричал: подождите, там еще кто-то бежит! Все обернулись. Я сказал: «Это Авель Канто, новенький». И тут Бардан прошептал: «Авель Канто из Бордо?» Я ему рассеянно ответил, что да. А в это время Канто заскочил в автобус. Автобус тронулся. Вдруг ни с того, ни с сего, Бардан закричал: «Остановите!» и выскочил!

— Спасибо, старик! — говорю я. — Это все, что я хотел знать.

Я возвращаюсь в свою комнатенку. Я удовлетворен. Сомнений больше нет: покойный Бардан знал, что у Канто были нехорошие намерения. И испугался его… Он вернулся в школу… И… И что? Что произошло в одиночестве пустых спален?

Я пока этого не знаю, но надеюсь скоро узнать. Ночью шел снег. Когда я проснулся, все за окном было покрыто снежным покрывалом — шаблонная фраза а сочинениях школьников выпускного класса. Помывшись, побрившись, я захожу за Толстым, и мы, никому ничего не говоря, катим в Лион. Берю ругается. Его графиня прислала ему письмо, в котором уведомляет, что не сможет приехать в назначенный срок. Поэтому у уважаемого преподавателя возникают некоторые осложнения с его курсом лекций.