Прямой удар в горло Курт блокировать не стал – отшатнулся, прогнувшись назад, и попытался коротким прыжком уйти в сторону, дабы достать противника в бок; тот ударил снова – теперь обоими кинжалами сразу, опять в горло и в грудь. Острие царапнуло по куртке, второе вновь прошло мимо, и Курт отпрыгнул теперь вспять, держа свои клинки наизготовку, понимая вместе с тем, что человек напротив уже знает, какой удар он нанесет и куда, а потому остался на месте, замявшись в нерешительности.

– Ты ждешь знака свыше, Гессе? – ухмыльнулся противник на хорошей латыни; Курт сжал зубы.

Мельком он подумал о том, что не во всем Гвидо Сфорца превосходит его – самому Курту языки давались свободно, а вот кардинал за все годы, проведенные в Германии, так и не научился изъясняться по-немецки сносно…

Наказание за несвоевременные размышления пришло немедленно – просто шагнув вперед, противник сбил его руку в сторону, развернулся с ловкостью, удивительной для своего возраста, и ударил Курта ногой в правое бедро. От второго удара – рукоятью в ребра – заградило дыхание, и он повалился на колени, выронив оружие и упираясь ладонями в холодный песок, дыша тяжело и с усилием. Острие кинжала прижалось к коже под подбородком, и все тот же насмешливый голос на безупречной латыни сообщил:

– И ты убит, Гессе.

– Это было бесчестно, – отозвался он, не поднимая головы. – Я ранен! И вы били по ранам!

– Безусловно… – клинок легонько похлопал его по шее. – Сдаешься?

– Да никогда, – процедил Курт зло; кардинал засмеялся:

– Ну и дурень. Поднимайся.

Курт взялся за протянутую ему ладонь, с трудом встал на ноги и возобновил дыхание; наставник качнул головой:

– Гессе, Гессе… Забудь, раны давно затянулись.

– Руки едва только зажили.

– Вполне достаточно, чтобы держать оружие, – фыркнул Сфорца пренебрежительно. – А прочее и вовсе ерунда. Когда ты не наблюдаешь за собой, ты перестаешь прихрамывать и спокойно дышишь; миновало три месяца, с твоим-то молодым организмом – вполне достаточный срок. Но я знаю, что ты неизменно думаешь об этом, а посему – твоя слабость есть моя сила. Между прочим, твои недруги о честном бое помышлять не станут. И ты убит.

– Снова, – кисло добавил Курт; кардинал кивнул:

– Снова. Кроме того, весьма по-глупому.

– По-вашему, я должен был вам сдаться?

– Конечно, – передав Курту клинки, наставник развернул его, установив там, где сам стоял только что; встав на его место, со вздохом опустился на колени, упираясь в песок ладонями. – Дева Мария, мои старые кости… Встань, как я стоял. Я покажу, что надо было делать.

Курт взглянул на клинки в своих руках, на свои кинжалы, возлежащие на песке, и скептически покривился.

– На дворе ноябрь, Гессе, – нахмурился кардинал. – И в моем возрасте неполезно стоять на холодном песке. Приставь кинжал к моей шее.

– Что-то мне не хочется, – нерешительно возразил Курт. – Зная вас, убежден – вы выкинете какую-нибудь грязную пакость.

– Вперед, курсант!

– Я уже полгода не курсант… – пробормотал Курт себе под нос по-немецки, однако стал, как было велено – заняв ту же позицию, что и наставник минуту назад, приставив к его шее острие кинжала и отведя назад оружие в левой руке.

– Итак, я сдаюсь, – прокомментировал кардинал. – И ты, как и любой человек, после таких слов расслабляешь внимание, пусть хоть ненамного – чтобы хотя бы насладиться этим моментом, даже если оставлять мне жизнь и не собирался.

Курт понял, что Сфорца намеревается сделать, но излишне поздно; увернувшись от брошенной в лицо горсти песка, он заслонил глаза локтем, отступив, и ощутил, как одно острие прижалось к колену, а второе уперлось в пах.

– И ты убит, Гессе. Снова.

Рядом прозвучал глумливый смешок:

– Причем весьма… курьезно.

Курт зло бросил взгляд на Бруно, следящего за его занятиями вот уже более получаса, по временам отпуская комментарии, подобные этому, и начиная уже, говоря по чести, действовать на нервы.

– Замолкни, – процедил он, подавая наставнику руку и помогая подняться, а левой ладонью отирая глаза – все-таки увернуться полностью не вышло.

Кардинал улыбнулся, отряхивая штанины, и похлопал его по плечу:

– За удовольствие увидеть Гвидо Сфорца на коленях не за молитвой, Гессе, надо платить. Продолжим?

В ответ Курт сказать не успел ничего – обернулся на чьи-то торопливые шаги: почти бегом к ним подлетел курсант и остановился, найдя майстера инквизитора взглядом.

– Майстер Гессе, – неровно дыша, обратился он, глядя преданно и с почтением. Курт невольно подумал о том, какие легенды ходят о нем сейчас в академии. В обстоятельства дела курсантов никто, само собою, не посвящал, и их мнение о нем целиком зависело от их же фантазии…

– Да? – подбодрил он.

– Отец Бенедикт зовет вас. Я бы не стал мешать, но он велел…

– Спасибо, – кивнул Курт и обернулся к наставнику, с улыбкой разведя руками. – Похоже, сегодняшний урок окончен, ваше высокопреосвященство. Спасибо, что расходуете на меня свое время; вы ведь теперь не обязаны…

– Обязан, – серьезно возразил кардинал. – Иди, не заставляй духовника ждать.

– Спасибо, – повторил Курт и, развернувшись к Бруно, бросил ему клинки. – Держи. Потрать время с пользой.

Тот поймал оба кинжала – довольно ловко, и мысленно Курт похвалил его: месяц назад или выронил бы, или промахнулся, или вовсе ухватился бы за лезвие.

– Ненавижу эту поножовщину, ты же знаешь, – недовольно покривился Бруно; Курт улыбнулся с неприкрытым злорадством:

– Знаю. Вперед, воитель! Желаю удачно умереть.

К главному корпусу академии святого Макария Курт шагал быстро, щурясь на нисходящее к горизонту желтое солнце и уже смутно догадываясь, о чем намеревается говорить с ним духовный наставник. С того дня, как умирающий, почти истекший кровью господин следователь после своего первого дела был доставлен в alma mater, и впрямь прошло достаточно времени; и сколь бы ни было отрадно бывшему выпускнику пребывание в воспитавших его стенах, пора уже и подумать о возвращении к службе…

По тому, с каким торжественно-приветливым лицом шагнул к нему навстречу духовник, Курт понял, что не ошибся; прикрыв за собою дверь, он остановился, принимая благословение, и шагнул вслед за рукой, потянувшей его к скамье.

– Садись-ка, – поторопил его наставник, усаживаясь, и Курт подумал вдруг, как его духовный отец сильно сдал за последнее время. Видя его каждый день в течение десяти лет обучения в академии, этого почти нельзя было заметить, однако стоило покинуть родные стены всего-то на два с небольшим месяца – и Курт, вернувшись, осознал, насколько постарел его и без того немолодой наставник. А за те три месяца, что он провел здесь, зализывая раны, ощущение это лишь крепло…

Он сел рядом, глядя неотрывно в лицо духовника, и тот вдруг грустно усмехнулся:

– Я неважно выгляжу, верно?

Курт смутился, опустив взгляд, и пробормотал тихо:

– Вы всегда меня знали лучше меня самого, отец…

– Ой ли… – посерьезнев, вздохнул отец Бенедикт. – Ты понимаешь, зачем я хотел говорить с тобой?

– Наверное, понимаю. Рай кончился, пора возвратиться к делу.

– Не хочется?

Курт вскинул взгляд, покачав головой уверенно и решительно.