– Пару недель как. Вот потеплело совсем, снег почти растаял – с начала апреля, in universо[38]. А зимой, скажу вам по себе, и учиться-то не всегда есть желание; так и с Филиппом, похоже, было. За обучение он уплачивал, как и прежде, аккуратно, а занятия пропускал довольно нередко. В библиотеке чаще показывался, чем на лекциях.

В библиотеке…

Курт вздохнул. Зачастую те, кто проводил слишком много времени среди библиотечных собраний, имея характеристику от окружающих «странный в поведении», рано или поздно оказывались в поле зрения Конгрегации, однако же не в роли пострадавших, а в виде подследственных… Неужто Филипп Шлаг сумел изыскать среди университетских книг нечто запретное, сведшее его в конце концов в могилу?

Это бы многое разъяснило, недовольно подумал Курт, снова вздохнув, однако же, если сложить вместе все то, что было сегодня услышано о нем, покойный не особенно сходен с человеком, могущим увлечься потусторонними забавами; maximum – какой-нибудь хиромантией, потехи ради; ко всему прочему, насколько применимо к пропадающему в библиотеке студенту определение «слишком много»? Многие из этих людей впервые прикоснулись к книге собственно здесь, в университете; книга – до сих пор удовольствие исключительное и не каждому достающееся, а хорошая книга – уж тем паче, и мало-мальски неглупый и алчный до знания человек попросту не может не воспользоваться вдруг раскрывшейся ему доступностью рукописных трудов. Конечно, надо будет и поговорить с библиотекарем, и проглядеть список наличествующих в университете книг (та еще работенка), однако – здесь едва ли что-либо возможно выловить…

Попрощавшись с недовольными свидетелями, Курт вышагал в коридор, задумчиво глядя под ноги; ожидать, что в первые же часы своего расследования он сумеет узнать больше, было бы странно, однако данных катастрофически недоставало, а те, что имелись, не говорили ни о чем. Перепады в настроении, загадочные траты и увлеченность чтением – все это могло быть и вовсе между собою никак не связанным.

– Где можно отыскать этого его приятеля, Фельсбау? – спросил Курт, не поворачивая к Бруно головы, все так же глядя в пол; тот вздохнул:

– Сейчас у него лекции; знаешь, давай-ка просто я тебя этим вечером приведу в то самое местечко, где студенты собираются, – там ты увидишься со всеми, кто тебе нужен, убежден. Это будет много проще, нежели гоняться по всему Кёльну в поисках свидетелей поодиночке.

– Ты прав, – через силу вынужден был согласиться Курт; встряхнув головой, чтобы прийти в себя, он потер глаза ладонями. – Отложим до вечера.

– Так может, пожрать бы, а? – предложил Бруно с воодушевлением. – Я сегодня не завтракал. А тебя наверняка дожидается порция кренделей или еще чего; матушка Хольц в этом отношении дама постоянная…

Курт поморщился. Сейчас действительно следовало отправиться в Друденхаус – надо было и получить некоторые сведения от Райзе, и отчитаться Керну, однако неотвязная благодарная мамаша, и впрямь с завидной регулярностью снабжающая господина следователя съестным, сегодня раздражала более обычного. Когда отцы новой Конгрегации составляли акт, запрещающий инквизиторам принимать ценные подношения от частных лиц (исключая оговоренные случаи, с массой сопроводительной документации и условностей, исключающей всяческие махинации со средствами), в благодарность ли или как пожертвование, они забыли упомянуть о пирожках с печенью и назойливых старушках.

– Да брось, – заметив выражение его лица, усмехнулся Бруно, подталкивая его к лестнице в плечо. – Считай, что таковым образом она уплачивает часть общественного налога; и посмотри на это со стороны практической – трактиры в Кёльне не дешевеют…

Курт молча дернул плечом, высвободившись из его пальцев, и зашагал вниз, думая уже о другом и пытаясь составить примерный план действий на сегодняшний день.

В одном свежеиспеченный секретарь ректора Кёльнского университета был прав: не единственно к нему сумели подобрать свой ключик обитатели Друденхауса, склонив к сотрудничеству с Конгрегацией, – перечень наличествующих на нынешний день осведомителей из среды студентов был не так чтоб внушительным, однако ж вполне изрядным. Получить список от Керна было довольно непросто – за это Курт расплатился предоставлением начального отчета, составление коего отняло массу нервов и времени, а также сопроводительными растолкованиями, изложенными устно; ни то, ни другое начальствующего не удовлетворило, и упомянутый список пришлось выпрашивать, а после и почти требовать, поступившись принципами скромности и напомнив, что прошлое пустяковое дело, на которое обратил свое внимание выпускник номер тысяча двадцать один, увенчалось обнаруженным заговором порядочных размахов. «Лишь потому я и позволил тебе копаться в происходящем, – признался тогда нехотя Керн. – Если б не твоя laudatio[39], я б с тобой и говорить на эту тему не стал».

Список был Курту не по рангу, это он понял сразу же, прочтя лишь первое имя в нем; вскинув к начальству изумленный вопрошающий взгляд, он встретил взор хмурый и, казалось, недовольный собственным решением. «Вот именно, – кивнул Керн, погрозив ему пальцем. – Не приведи Господь, Гессе, ты будешь неаккуратен в беседах. Ты меня понял?»…

Первым в списке стояло имя преподавателя факультета медицины, Юлиуса Штейнбаха. Однако и того мало: оный преподаватель был официальным служителем Конгрегации, занявшимся преподаванием от избытка свободного времени; это было не просто удачей, а отдавало даже каким-то благоволением свыше, в чем Курт уверился окончательно, прочтя краткое изложение всего того, в чем знал толк профессор Штейнбах. «Стало быть, он сумеет провести вскрытие?», – уточнил Курт, и начальство схватилось за голову.

Вопреки ожиданиям, получить от Керна дозволение на анатомирование покойного секретаря оказалось проще, нежели злополучный список осведомителей; наскоро отделавшись от и впрямь поджидавшей его мамаши Хольц, он направился к университетскому двору.

Присутствие Бруно действительно избавило господина следователя от множества сложностей, к примеру, связанных с поиском тех, кто теперь был известен по именам, но кого он не знал в лицо, – за то лишь время, каковое потребовалось, чтобы преодолеть лестницу и полтора крыла внушительного здания, одной лишь только своей учебной частью спорящего по размаху с башнями Друденхауса, подопечный указал ему на двоих студентов, упомянутых в перечне осведомителей, что позволило здесь же, отойдя к аркам больших сводчатых окон, побеседовать с каждым, задав необходимые вопросы и поручив предоставить список негласных нарушителей спокойствия, сумевших откупиться от штрафов и взысканий.

Юлиуса Штейнбаха майстер инквизитор обнаружил в профессорской трапезной; замерев в двух шагах от двери, Курт с минуту колебался, решая, стоит ли сейчас вот так, на глазах у всех, подступать к преподавателю и говорить с ним. Наконец, напомнив себе, что излишняя осторожность способна привлечь внимание более, нежели полное отсутствие таковой, он прошагал к столу, где тот поглощал свой обед, и, испросив дозволения, уселся напротив. В конце концов, покойный посещал его лекции, посему и не было ничего удивительного в том, что господин следователь решил побеседовать с господином профессором, что, кстати сказать, впрямь намеревался сделать и прежде.

Приема Курт ожидал прохладного, скептического и снисходительного, однако, к его немалому облегчению, Штейнбах просьбе не удивился; по крайней мере, никаких эмоций он не выказал, поинтересовавшись лишь, получена ли господином следователем соответствующая sanctio, или же имеет место «снова самоуправство». Никак не отреагировав на последнее замечание и не показав в свою очередь собственного удивления, Курт клятвенно заверил, что дозволение вышестоящего имеется в письменном виде, и перешел к тем вопросам, каковые полагал задать профессору уже как преподавателю покойного Шлага. К сожалению, многим тот помочь не сумел, ибо не особенно способный, обычный в поведении и ничем не примечательный внешне бывший секретарь запомнился ему именно благодаря своей должности, и только лишь. О характере своего студента профессор ничего существенного сказать не смог, его отсутствие на лекциях отмечал мимоходом, не удивляясь довольно частому среди слушателей явлению, а что же до его душевного состояния, то с этим вопросом, собственно, майстеру Гессе лучше побеседовать с духовником университета, к коему нет-нет, да и заглядывали хоть изредка. Все то, что не было сказано на исповеди, будет в его распоряжении – местный святой отец к Конгрегации относится с большим пиететом, мечтая, кажется, втайне иметь к ней непосредственное касательство, и хотя никто не намекал ему на подобную необходимость, исправно сообщает о всех случаях неправедности и вольнодумия. Дабы не обидеть старика, более трех с лишним десятков лет подвизающегося в стенах университетской часовни, Керн терпеливо выслушивает его жалобы, как правило, малополезные, благодарит и выдворяет с миром…