– Сижу молча. Я понял.

– Тогда входи, абориген, – кивнул Ланц, растворяя дверь и проходя первым.

Комната, в которой оказался Курт, была обставлена именно с прицелом на ведение допросов – это он отметил сразу. Для допрашиваемого был установлен табурет – напротив высокого, внушительного стола, за которым восседал следователь, ровесник Ланца и даже в чем-то на него похожий; табурет стоял так, чтобы между ним и столом оставалось еще шага три. «Не помешает пройтись округ подозреваемого; это нервирует и сбивает с толку»; стало быть, этим здесь не пренебрегают…

Второй стол пребывал за спиной сидящего на табурете парня, вцепившегося пальцами в колени и глядящего на вошедших огромными, перепуганными глазами. Туда, однако, Ланц садиться не стал – прошагав к сослуживцу, поприветствовал его кивком, шепнув что-то на ухо (вероятно, представив новичка), и остался стоять, привалившись к его столешнице спиной. Стул, о котором он упоминал, стоял у противоположной стены рядом с окном подле приземистого столика и явно назначался для секретаря, однако по многим приметам Курт сомневался, что его услугами здесь пользуются хотя бы изредка.

Он прошел к стулу, ощущая на себе настороженный, подозрительный взгляд парня на табурете, усевшись полубоком, чтобы видеть происходящее, облокотился о столик и замер, стараясь смотреть на допрашиваемого безучастно.

– Ну, здравствуй еще раз, Йозеф, – произнес Ланц дружелюбно до зубовного скрипа. – Не надумал сознаться?

– Господи Иисусе, я же говорил вам… – начал тот чуть слышно; Ланц хохотнул, полуобернувшись к своему приятелю, молча перекладывающему какие-то бумаги:

– Ты гляди, Господа вспомнил. Сознайся сам, пока я тебе даю такую возможность – зачтется. Ты так и не уразумел, по-моему, что тебе вменяется: это убийство с употреблением колдовства, Йозеф, а знаешь, что это означает? Что без твоего добровольного раскаяния тебе предстоит зажариваться живехоньким. Видел, небось, как это бывает? Представление не для слабонервных…

– Я ничего не сделал!

– Все так говорят, – кивнул Ланц. – Слово в слово. «Я ничего не сделал», «я невиновен», «я не колдун», и все поминают Господа, Деву Марию… К моменту суда начинаются святые – знаешь, мы тут иногда такие имена слышим, о которых даже я, инквизитор, ни сном ни духом, кто б мог подумать, что столько святых людей на нашей грешной земле бывало… Только вот ты к ним, парень, не относишься, и покровительства от них не дождешься. Ты убийца, и я тебя отсюда не выпущу, покуда не услышу то, что должен услышать. Понимаешь меня?

Тот потер лицо ладонями – и лицо, и руки были серыми от пыли; похоже, в камере он провел не один день.

– У меня ведь есть свидетель, – тихо возразил он, глядя на следователей просительно. – Почему вы не говорите с моим свидетелем?! Меня не было там!

– Ну почему же. С твоим свидетелем мы беседовали, и не раз беседовали. Он, конечно, утверждает, что ты весь вечер и ночь пролежал пластом, но только кто знает, в самом ли деле ты так нарезался, или же попросту косил под пьяного, а сам в это время в ином теле пребывал на месте преступления. Знаешь, сколькие до тебя пытались отговариваться тем же оправданием? А после выяснялось, что, пока их полагали спящими, они такое творили – волосы стоймя поднимаются.

– Но я ничего подобного делать не умею! – надрывно выкрикнул парень. – Почему у меня нет защитника? Мне полагается защитник!

– Так у нас же не суд, – широко улыбнулся Ланц. – Это пока лишь допрос, а на допросе никаких защитников не бывает, дружок. Давай, Йозеф, не усложняй жизнь себе и мне – сознавайся; мне обедать пора, а я с тобой здесь теряю время и, заметь, терпение. Оно у меня ангельское, но всему есть свои пределы.

– Я ведь ее даже не знаю!

– Врешь, – мягко возразил Ланц. – Есть свидетели, которые видели тебя с ней на улице; вы говорили, причем довольно долго и эмоционально.

– Мало ли с кем я говорил на улице! – отчаянно простонал Йозеф. – Господи Боже мой, да если каждого, с кем я общался, запоминать…

– И еще тебя видели у ее дома – до дня ее смерти, примерно за неделю, – добавил Ланц со вздохом. – Не артачься, Йозеф. Деваться тебе некуда, только и остается, что сознаться. Говори, пока я добрый и готов засчитать это как чистосердечное раскаяние.

Подозреваемый уронил голову в ладони, почти согнувшись пополам и едва не всхлипывая; Райзе, до сей минуты молчавший, приподнялся, повысив голос:

– Сядь ровно, Йозеф! Лица не прятать!

– Простите… – прошептал тот, рывком выпрямившись. – Я ничего не…

– Так, хватит! – резко оборвал его Ланц, в два шага оказавшись рядом, и Вальзен отпрянул, едва не отъехав от следователя вместе с табуретом. – Мое терпение кончается. Говори сейчас, или я буду спрашивать уже по-другому.

– Я не виноват!

– Нет, Йозеф, ты виновен, – возразил Ланц, сделав еще шаг и остановившись за его спиной, и, наклонившись к самому уху, шепнул вкрадчиво: – Ты виновен, дружок, я вижу это по твоим мерзким бегающим глазкам. Стало быть, ты мне врешь, а я этого очень не люблю. Даю последний шанс: я все еще готов к твоему признанию.

– Я не виноват, – повторил парень тихо; Ланц выпрямился.

– Ну хорошо же. Знаешь, хочу поделиться с тобой радостной новостью – к нам на службу перевели новичка; у него отличные рекомендации, однако пока еще не доводилось поработать.

Курт встретил косой взгляд допрашиваемого, но ни словом не возразил, как и было велено, храня молчание и стараясь не придавать лицу никакого выражения; что означало «подыгрывать» в этой ситуации, он пока не понял.

– Я, – продолжал Ланц, – обещал ему показать, как положено работать с такими, как ты, посему тебе предстоит быть наглядным пособием. Знаешь, что такое наглядное пособие? Это такая штука, на которой показывают, что и как надо делать. Вдохновляет?

Особенного вдохновения лицо парня не выражало, чему, впрочем, удивляться не приходилось; затравленно покосившись на молчаливого новичка, он замер, ожидая продолжения. Ланц медленно прошелся к своему столу, где среди бумаг и свитков возлежала книга в толстом, окованном медью переплете.

– Доводилось слышать о «Молоте ведьм»? – поинтересовался он, откинув верхнюю планку обложки. – Когда-то это было руководством для следователей. Наверное, ты знаешь, что теперь его не используют… Я – использую.

Он взял книгу в руки; обложка оказалась отделенной от страниц, образовавших теперь просто стопку прошитых тонких пергаментных листов. Шагнув к притихшему парню, Ланц попросту ударил его книгой по макушке, и тот вскрикнул, схватившись за голову ладонями. Курт мысленно поморщился – уж чем, а избиением друг друга подобным образом курсанты академии развлекались частенько, и выпускнику номер тысяча двадцать один доставалось не меньше, чем от самого? будущего выпускника – его соученикам. Ощущения от подобной выходки были незабываемыми…

– Неприятно, да? – осведомился Ланц, с интересом разглядывая книгу. – Видишь ли, – словно обращаясь к Курту, пояснил он, – я не могу изыскать предписания, согласно которому буду иметь право подвергнуть этого мерзавца настоящему допросу. Увы. Иначе – расходовал бы я на него неделю времени?.. И как следует въехать ему по зубам я тоже не могу – останутся следы. Но вот эта штука неплоха тем, что не оставляет переломов, ссадин, кровоподтеков – вообще ничего. Я могу сделать вот так, – от второго удара Йозеф скорчился. – И он остается чистеньким, как младенец, – ни синячка… Убери руки, Йозеф.

Парень сжался, по-прежнему держась за голову, и Ланц снова склонился к его уху.

– Убери руки, Йозеф, или, клянусь, я их тебе переломаю, а потом скажу, что ты упал с лестницы. При попытке побега. Руки!

– Не надо…

– Вот видишь? – вновь обернулся к Курту тот. – Это уже начинает приносить неплохие плоды. Ощущения довольно мерзкие, да, Йозеф? Знаешь, время от времени некоторые следователи пробуют испытать на себе кое-что из того, чем пользуются на допросах. Интересно ведь, в конце концов. Так я как-то попробовал… – он демонстративно поморщился, легонько стукнув себя стопкой листов в лоб, потер его ладонью. – Уф-ф… Противно. Такое чувство, что мозги проваливаются в горло, а потом подскакивают и бьются о череп. Говорят, от такого можно и умом тронуться… Любопытно, сколько ты сможешь выдержать, пока я не услышу то, что хочу?