5
Я к Чухраям, быть может, выйду к ночи.
Из Чухраёв – рукой подать на Рум…
Сквозь лес – трудней, но трудный путь короче.
Однако, зной!.. Нерасчленимый шум
Стоит в ушах. Ни ручейка, ни лужи:
Всё высохло. Не сякнет только пот.
Со всех сторон – к ресницам, к шее, в рот
Льнёт мошкара. Настойчивее, туже
Смыкает чаща цепкое кольцо.
То – не леса: то – океан, стихия…
Тайга ли? джунгли?.. Имена какие
Определят их грозное лицо?
Не в книгах, нет – в живой народной речи
Есть слово: звук – бесформен, шелестящ,
Но он правдив. То слово – немереча,
Прозвание непроходимых чащ.
6
Здесь нет земли. Пласты лесного праха
На целый метр. Коряжник, бурелом;
Исчерчен воздух, точно злая пряха
Суровой нитью вкось, насквозь, кругом
Его прошила – цепкой сетью прутьев,
Сучков, ветвей, скрепив их, как бичом;
Черномалинниками и плющом.
Как пробиваться? То плечом, то грудью
Кустарник рвать; то прыгать со ствола
На мёртвый ствол сквозь стебли копор-чая;
Ползти ползком, чудных жуков встречая,
Под сводами, где липкая смола;
Срываться вниз, в колдобы, в ямы с гнилью,
В сыпучую древесную труху,
И, наконец, всё уступив бессилью,
Упасть на пень в зеленоватом мху.
7
В блужданиях сквозь заросли оврагов,
В борьбе за путь из дебрей хищных прочь,
Есть дикий яд: он нас пьянит, как брага,
И горячит, как чувственная ночь.
Когда нас жгут шипов враждебных стрелы
И хлещет чаща в грудь, в лицо, в глаза,
Навстречу ей, как тёмная гроза,
Стремится страсть и злая жадность тела.
Оно в стихиях мощных узнаёт
Прародины забытое касанье:
Мы – только нить в широкошумной ткани
Стволов и листьев, топей и болот.
Мы все одной бездонной жизнью живы,
Лес – наша плоть, наш род, наш кров, наш корм,
Он – страсть и смерть, как многорукий Шива,
Творец-палач тысячецветных форм.
8
День протекал. Уже почти в притине
Пылал источник блеска и жары,
Чуть поиграв порой на паутине.
На стебельках, на ссадинах коры.
Он был угрюм, как солнце преисподней,
Светило смерти, яростный Нергал,
Кому народ когда-то воздвигал
Дым гекатомб, смиряя гнев Господний.
Куда-нибудь, где есть вода! К реке,
К Неруссе милой, не спеша текущей
По тайникам, в таких веселых кущах,
В прекрасных лилиях и тростнике!
Воды! воды!.. – Беспомощный и сирый,
В тот грозный день я понял, что она
Воистину живою кровью мира
С начала дней Творцом наречена;
9
Что в ней – вся жизнь, целенье ран и счастье,
В ней – Бог мирам, томящимся в огне,
И совершать, быть может, нам причастье
Водою – чище и святей вдвойне.
…Вдруг – луговина, тем же лесом пышным
Бесстрастно окаймлённая. Но вон
Там, на опушке, как мираж, как сон,
Желанный сон – конёк далекой крыши.
Скользя по кочкам, падая в траву,
Я, не оглядываясь, брёл к порогу.
Там есть вода, там быть должна дорога!
Я не хотел понять, что наяву
Насмешкой тусклой мне судьба грозила.
Я подошёл вплотную. – Тишина…
Разрушен дом. Урочье – как могила,
Колодца нет. Дороги нет. Сосна
10
На отшибе от страшной немеречи
Да старый дуб над кровлей. Я вошёл.
Осколки, сор… кирпич от русской печи,
Разъехавшийся, шерховатый пол.
И давний запах тишины и смерти,
Дух горечи я уловил вокруг.
Ко мне, сюда, как змеи, через луг
Он полз, он полз, виясь по бурой шерсти.
И в этот миг, из окон конуры
Оборотясь, Бог весть зачем, на запад,
Я понял вдруг: и тишина, и запах —
От движущейся над землей горы.
То дым стоял, уже скрывая небо,
Уже крадясь по следу моему,
И сам весь белый, как вершины снега,
Бросал на бор коричневую тьму.
11
Огонь пьянит среди ночного мрака,
Но страшен он под небом голубым,
Когда к листве, блестящей как от лака,
Покачиваясь, подползает дым.
И языки, лукаво и спокойно,
Чуть видимые в ярком свете дня,
По мху и травам быстро семеня,
Вползают вверх, как плющ, по соснам стройным.
Уйти, бежать, бороться можем мы —
Мы, дети битв и дерзкого кочевья,
Но как покорно ждут огня деревья,
Чтоб углем стать в пластах подземной тьмы!
Как робко сохнет каждый лист на древе,
Не жалуясь, не плача, не моля…
…День истекал в огне и львином гневе,
Как Страшный Суд весь мир испепеля.
Глава вторая
Жизненная мощь растений, окружавших меня, была единственной силой, господствовавшей над моим медленно угасавшим сознанием.
1
Пресыщенный убийством и разбоем,
Боль мириад существ живых вобрав,
День удалялся с полчищами зноя,
Как властелин: надменен, горд и прав.
Уже Арктур, ночной тоски предтеча,
Сквозь листья глянул в дикую тюрьму;
Уж прикасалась к духу моему
Глухая ночь в дрожащей немерече.
Она росла, неясные шатры
Густых кустов туманом окружала;
Порой вонзались в тишину, как жало,
Неуловимым звоном комары.
Я различил лужайку: вся в оправе
Орешника, она была тесна,
Узка, душна, но выжженные травы
Могли служить для отдыха и сна.
