Но калитка скрипнула. Алиса вцепилась подруге в локоть. Сильвия, уже набравшаяся храбрости, стряхнула ее руку и решительно зашагала к дому. Сразу за порогом обнаружилась узкая, длинная комната со скошенным потолком, как будто сжимавшаяся на конце в точку и обрывавшаяся ступенькой вниз, за которой виднелась дверь чулана. Там же, на дальнем конце, ютилось единственное окошко, заросшее черной плесенью. Поначалу подруги не могли разглядеть ничего, кроме белого передника ведьмы и бледного ее лица. Но затем из мрака самого темного угла проступила еще одна фигура – тощая, жилистая и неподвижная, как памятник.

Тут ведьма бросилась к Алисе и Сильвии и вытолкала их обратно во двор.

– Зелье еще не готово, и совсем ни к чему, чтобы вы тут стояли и портили его своими надеждами, – отрезала она и захлопнула дверь у девушек перед носом. Те остались ждать во дворе. Алиса стояла, подобрав юбки руками в перчатках. Из-за двери донесся шепот – надо полагать, ведьма читала заклинания. Через минуту она вышла и снова впустила Алису и Сильвию в дом.

На крюке над очагом покачивался чайник, из носика у него валил пар. На закраине стояла миска, а рядом с ней расположились в ряд бутылочка, воронка и тряпичная пробка.

Алиса спряталась за спину подруги и вцепилась в ее куртку: белоглазая женщина в углу наводила жуть.

– А как это зелье действует? – спросила Сильвия. – Что мне надо с ним сделать?

– Накануне того дня, когда ты встретишься со своим мужчиной, выпей на ночь третью часть зелья. Наутро, когда будешь причесываться, вотри в волосы гребнем еще две трети, но оставь несколько капель. И помажь остатками вот здесь. – Ведьма шагнула к Сильвии и бесцеремонно ткнула пальцем в вырез ее рубахи. – Поверх сердца, – добавила она. – И после этого нельзя будет прикрываться: надо, чтобы солнце светило тебе на волосы и на грудь.

Алиса хихикнула.

– Но что, если он… то есть мистер Маккагон… что, если он отменит встречу с моим отцом или придет слишком поздно, когда солнце уже сядет? Он же каждый день ходит на гору. Они там что-то бурят.

– Знаю, – отмахнулась ведьма. – Если он не явится до заката, придешь ко мне снова, дам тебе еще зелья и денег больше не возьму. Не все в нашей власти.

– Но оно правда сработает?

– Да, если у тебя чистые намерения.

У Сильвии вытянулось лицо. Даже Алиса поняла, что с этим будет загвоздка.

– О! – усмехнулась ведьма. – Не о том речь. Чистые – не обязательно целомудренные. Плотские желания тут не помеха, важно другое – чтобы это для тебя была не просто игра.

Сильвия кивнула со всей серьезностью.

А ее подруга, осмелев от того, как прямолинейно и по-докторски изъяснялась ведьма, рискнула спросить:

– Скажите, а правду говорят, что ваша служанка… – она запнулась и понизила голос, – …в общем, что она – зомби?

– Это моя рабыня, – с непонятным злорадством в голосе уточнила ведьма. – Пока ваше зелье остывает, хотите я расскажу вам ее историю?

Сильвия и Алиса огляделись вокруг, как будто им предложили присесть. Но сидеть оказалось решительно не на чем – во всем доме не было даже табуретки. Только низкая закраина очага и единственная лежанка в углу, покрытая грязными одеялами. Ведьма подошла к огню и встала к нему спиной; отсветы пламени падали ей на щеку, из-за чего один глаз теперь поблескивал синевой ярче другого.

– Мое ремесло пришло ко мне само, – промолвила она. – И вот как это случилось. Эта женщина, – указала она на свою рабыню, – и моя няня соперничали за любовь одного мужчины. И эта женщина раздобыла такое проклятие, которое, как ей обещали, превратит мою няню в уродину. Как же она разозлилась неделю спустя, в воскресенье, когда увидела, как нянюшка ведет меня за ручку в церковь – все такая же прекрасная, как и была! – Тут ведьма предостерегающе подняла палец, и целая гроздь серебряных и медных браслетов со звоном скользнула у нее по руке от запястья к локтю. – Но прошла еще неделя, и моя няня заметила у себя на левой щеке, под глазом, крошечное синее пятнышко. Она стала умываться, но мыло его не брало. Тогда няня пощипала себя за щеку, чтобы кровь прилила к этому месту, и нащупала там, под кожей, какой-то маленький твердый шарик, вроде сухой горошины. Неделя за неделей горошина росла; она стала размером с вишню, потом со сливу. Наконец няня пошла к доктору и показала ему этот ужасный синий нарост, но доктор сказал, что опухоль уже вросла в кости лица и ничего с этим не поделаешь. Надежды нет, сказал ей доктор. Мои родители не прогнали ее, и она по-прежнему заботилась обо мне, но прятала лицо под покрывалом. Через некоторое время опухоль перестала расти в длину и начала распространяться вширь, на щеку, и няня жаловалась, что в носу у нее все время стоит ужасный запах. А потом она ослепла на левый глаз и с тех пор уже не вставала с постели. Опухоль все разрасталась. Однажды, когда няня спала, я прокралась к ней в комнату, открыла лицо и посмотрела: верхушка нароста провалилась, и теперь на конце его зияла впадина, похожая на кратер вулкана, черная по краям и ярко-красная, налитая кровью, посередине. Под конец моя бедная нянюшка уже не могла ни говорить, ни глотать пищу. Но прежде чем язык у нее отнялся, она научила меня одному страшному проклятию, которое передавалось у нее в роду. Сама няня никогда им не пользовалась: она была добрая женщина. Это проклятие отнимает душу. Не жизнь, только душу.

– В ту ночь, когда моя няня умерла, я прокляла ее соперницу. Вот эту женщину. – Ведьма указала на свою немую рабыню. – Она явилась на похороны моей няни. Прошла за гробом на кладбище и, ухмыляясь, встала над могилой. Но когда служба закончилась и все ушли, а церковный сторож начал засыпать могилу, эта женщина осталась стоять. Она стояла, покачиваясь, и, запрокинув голову, смотрела на солнце. И не двигалась с места. В конце концов ее пришлось увести, но к тому времени глаза ее уже сгорели.

– И это сделала я. – Ведьма ткнула себя пальцем в грудь. – Я лишила ее разума и души, и с тех пор она повсюду следует за мной.

– Я знаю, что вы следили за мной на рынке, прежде чем набрались духу подойти. Значит, вы наверняка заметили, что она всегда ходит за мной, как привязанная, вытянув руку. Нет, я ей не поводырь; просто я – это все, что она может видеть. Она не видит ничего, кроме моей тени. И эта тень ей видится как черная дверь, в которую она все время хочет пройти. Она знает, что только смерть освободит ее от этого рабства. И знает, что если я умру первой, то дверь исчезнет, и она останется совсем одна в бесконечной пустоте белизны, и кроме этой белизны никогда больше ничего не увидит.

Закончив свой рассказ, ведьма повернулась, подошла к очагу, подняла миску и подула на зелье. Тень ее вытянулась, потемнела и коснулась лица немой рабыни, а та подняла руку и потянулась к ней, словно пытаясь нащупать дверную ручку.

Гостьи ахнули и вцепились друг в дружку.

Ведьма насмешливо улыбнулась. Взяв воронку, она перелила зелье из миски в бутылочку и заткнула горлышко тряпичной пробкой. Затем протянула бутылочку Сильвии: за пыльным стеклом плескалась красноватая жидкость. Рука ведьмы была вся в пятнах от сока трав.

– Мистер Маккагон будет твоим.

Сильвия на мгновение сжала бутылочку в кулаке и сунула ее в карман штанов. Карман забавно оттопырился.

– Но заруби себе на носу, – добавила ведьма, – что сердце твое не должно знать сомнений. Сколько бы я ни ходила хвостом за своей нянюшкой по склонам Рваной Шляпы…

«Ага! – подумала Алиса. – Значит, она с острова Голгофы!»

– …и сколько бы ни училась свойствам трав, но ведьмой я стала только после того, как наслала проклятие на эту женщину. Оно сработало потому, что я просила восстановить справедливость. Магия сама решает, кто чего заслужил. Заруби это себе на носу.

Гефсиманская гавань была почти круглой, шириною в семь миль и с устьем в полмили. Равнинная часть острова и покатые склоны, на которых стоял город, располагались ровно напротив устья, а по отрогам с обеих сторон возвышались лесистые утесы. Если представить себе гавань как циферблат с устьем на двенадцати часах и городом – на шести часах, то на четырехчасовой отметке оказалась бы гора Магдалины, самая высокая на острове, выше двух тысяч футов. Благодаря этой горе все гефсиманцы, кроме отъявленных лентяев и арестантов, томившихся за толстыми стенами городской тюрьмы, каждый день встречали рассвет. Солнце для них всходило поздно: даже зимой густая тень горы лежала на Гефсимании до восьми утра.