Словно чувствуя его настроение, Цезарь и Дотти не тревожили швейцарского ученого. Как они проводили свои часы, его не касалось, и он силился делать вид, что они вообще никогда не появлялись в его методичной и упорядоченной жизни.

Но, несмотря на все старания, Агассис не мог совершенно изгнать случившееся из мыслей. Было кое-что, что не переставало его искушать: Космогонический Локус.

Суметь доказать – возможно, даже стать свидетелем самого факта, – что все твари создаются полностью сформированными и имеющими свой конечный облик; убедительно опровергнуть бесхребетно анонимного автора «Рудиментов естественной истории мироздания» и его сторонников, носящихся с еретической теорией, будто высшие формы «происходят» от низших… Подобное достижение победно увенчало бы Естественную Теологию и гарантировало бы, что имя Луи Агассиса будет жить столько, сколько люди станут чтить свои бессмертные души.

К утру четверного дня, когда витающий вокруг Агассиса паточный дух был уже лишь чуть сильнее того, какой можно почувствовать, если бы в соседней комнате разбили пузырек с эссенцией из сахарного тростника, ученый несколько смягчился – и к человечеству в целом, и к своим домочадцам в частности. Едва он собрался впервые за несколько дней выйти из своего святого святых, как раздался осторожный стук в дверь.

В проеме появилась голова Джейн:

– К вам посетители, сэр. Два француза…

– Конечно, конечно. Ведите их. И, Джейн…

– Да, сэр?

– Вы сегодня удивительно хорошенькая, моя дорогая. Вам кто-нибудь говорил о вашем сходстве с шоколадницей Констебля? Нет? Ах, и какой кокетливый у вас смех! Может, чуть позже?…

– Господи помилуй, сэр, уж и умеете вы вскружить девушке голову! Не захочешь, а подумаешь, правда?

Взметнув оборками, Джейн исчезла, и вошли посетители.

Один был толстяк на тоненьких ножках, лет шестидесяти, фатоватый: на обшлагах и на вороте камзола – кружева, в руке – трость с золотой рукоятью. Его спутник, чья пышная шевелюра походила на стог сена, был много моложе, и платье на нем было более строгое. Из их поз и поведения по отношению друг к другу следовало, что это учитель и ученик или наставник и подмастерье. От обоих исходили тревожные флюиды отрешенного фанатизма, который был у младшего, пожалуй, более явным – или он хуже умел его скрывать.

Заговорил старший:

– Мсье Агассис, позвольте представиться. Я Йозеф Мария Гёне-Вронский [78], а это Альфонс Луи Констан.

– Леви, – замогильным голосом перебил его младший. – Меня зовут Элифас Леви [79], маг Сарната, пророк Неведомого Кадата.

Гёне-Вронский как будто немного смешался.

– Хе-хе, ладно, пусть ты будешь многотитулованным, Леви. Прошу простить мою забывчивость, твоя Возвышенность. Гм. Как бы то ни было, мы явились сюда, мсье Агассис, как посланцы ордена, о котором вы, возможно, слышали. Имя Мартина Паскалли вам знакомо?

Агассису вспомнилось обвинение, которое выдвинул в ночь своего прибытия Цезарь, будто барон Жорж Кювье, первый патрон Агассиса, был связан с тайным обществом, известным как мартинисты. Не их ли подразумевает Гёне-Вронский?

Натуралист разыграл неведение:

– Нет, кажется, нет. Подождите-ка… Разве не так звали вымышленного ученого у Вольтера?

Гёне-Вронский выдавил холодный мертвящий смешок.

– Хе-хе, очень остроумно так сыграть на имени доктора Панглосса. Я ценю чувство юмора в противнике. Но нужно уметь видеть грань между каламбуром и вещами, смертельно серьезными. А фетиш Готтентотской Венеры определенно относится к последней категории.

Агассис уже открыл было рот, чтобы все отрицать, но Гёне-Вронский его опередил:

– Прошу вас, не оскорбляйте моей интеллект, уверяя в своем неведении. Я знаю, что вы встречались с моим соотечественником Костюшко. Поверьте, это непредсказуемый человек и последний негодяй. Даже разделяя – до некоторый степени – его веру в неизбежно славное предназначение Польши, я не могу одобрить его анархизм. Этот человек – чернейший хаос во плоти, ходячий Армагеддон, и советую вам серьезно подумать о том, чтобы расторгнуть любой договор, который вы с ним заключили.

– Договор? Никаких договоров я не заключал. Да ведь он пытался меня убить…

Гёне-Вронский развел руками.

– Ну, вот видите? Пытаться убить своего партнера. Как я вас заверил, он не заслуживает ни малейшего доверия.

– Погодите-погодите, партнерами мы никогда не были!

– Фу, прошлые союзы быльем поросли, крови не стоят, которой написаны. Само собой разумеется, я могу рассчитывать на ваше содействие? Если вы найдете фетиш первым, то, разумеется, передадите нам. В конце концов, мы ведь представляем старых соратников вашего барона Кювье.

– Я все еще не могу освоиться с тем фактом, что барон был членом вашей секты. Разумеется, это было лишь минутное увлечение… Нет, ваши надежды напрасны. Я никогда не уступлю фетиш оккультистам вроде вас. Если я его найду, то намерен использовать в чисто научных целях ради совершенствования всего человечества.

– Не пытайтесь навязать мне тот же дешевый вздор, который сбываете на публичных лекциях механикам и клеркам, мсье! Я знаю, что, как и все мы, вы жаждете только чистой силы. Но предупреждаю вас, сила, заключенная в фетише, мощнее, чем вам кажется, и неизбежно вас проглотит.

Все это время Констан – или Леви – смотрел на Агассиса самым свирепым и определенно внушающим тревогу взглядом. Теперь вдруг его глаза закатились, и он издал череду бессмысленных гортанных звуков. Агассису показалось, что он проскрипел:

– Йи, шуб ниггер гнев!

Встревоженный Гёне-Вронский влепил молодому человеку несколько пощечин.

– Альфи, Альфи! Вернись! Во имя Гермеса [80] втяни назад свою душу! Не проходи в Седьмые Врата!

Несколько мгновений спустя дрожащий и явно измученный Констан вернулся к реальности.

На Агассиса это не произвело большого впечатления.

– Отличное представление, господа. Можно и мне поучаствовать? «Йиппи-ки-йи-йо, месть Шамбо!» Что ж, славно повеселились. Если мне когда-нибудь понадобятся клоуны для детского утренника, я непременно вас приглашу. А до тех пор, полагаю, больше нам говорить не о чем.

– Вас предупредили. – Поддерживая Констана, Гёне-Вронский повел его к двери. – Если вы одумаетесь, нас можно найти в гостинице «Тремон».

Удостоверившись, что эксцентричная парочка покинула его дом, Агассис направился в мастерскую, горя желанием узнать, насколько продвинулась работа над его различными проектами.

Но едва он открыл дверь в мастерскую, ему явилась такая сцена, что поначалу он отказался верить своим глазам.

На упаковочном ящике с окаменелостями, пересланными Гидеоном Олджероном Мэнтеллом [81], уважаемым автором «Окаменелостей Южного Даунса», стоял Мориц Дезор. Вокруг, восторженно ему внимая, сидели четверо помощников Агассиса. Эдвард Дезор гордо стоял рядом, будто Мориц был декламирующим Шекспира Юнием Брутом Бутом [82], а Эдвард – его антрепренером.

Мориц подходил к кульминации своей речи:

– От каждого по способностям, каждому по потребностям! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! У вас нет ничего…

– Что тут происходит?! – взревел Агассис. Мориц осекся.

– Я просто пытаюсь развлечь ваших наемных рабов диалектикой.

– Наемные рабы, бред какой-то! Господи помилуй, кто оплатил ваше сюда плавание, неблагодарный наглец! Да я эту сумму из вашей шкуры выбью! Слезайте с ящика!

– Согласно Первой поправке… Зарычав, Агассис бросился на Морица.

С необычным для толстяка проворством пухленький марксист сиганул к двери. Отказавшись от погони за оратором, Агассис повернулся к его аудитории:

– А вы что рты разинули, точно тиляпии какие? Ну-ка быстро за работу!