— Держа у себя машину целый год? Это больше, чем облажался. Как он мог не догадаться, что это худшее, что он мог сделать? Ему ещё повезёт, если его в тюрьму не посадят.

Нелл отходит от меня.

— Готово.

Выгляжу я почти нормально. Если приглядеться очень близко, то можно заметить, что с моим лицом что-то не так. Однако в субботу я буду далеко на сцене, и зрители ничего не заподозрят.

— Ого, огромное спасибо, Нелли. Так намного лучше!

Она улыбается и пожимает плечами, собирая свои принадлежности, как будто для неё это пустяки.

— Я что-то понимаю в макияже.

— Ты многое понимаешь. Не грузись, — произносит Мэгс, откладывая ежегодник на стопку книг, покоящихся на прикроватной тумбочке.

Мои мысли заняты Кеньоном: я вспоминаю, как его кулак ударил по груше, челюсти сжались, а взгляд напрягся, стоило мне спросить, знала ли Рианона о его чувствах. «Этого бы не произошло», — ответил он без капли сочувствия к себе, уверенный в таком исходе.

— Думаешь, он обманул меня? — Нелл бросает на меня взгляд и сразу же опускает его на упаковку с кистями. — Он целый год всех обманывал.

— Ему всего-то нужно было рассказать родителям, — бросает Мэгс. — Они бы сгладили ситуацию, как и тогда, когда его поймали с травкой в школе. Все знают, что богаче их никого нет.

— Дай ноутбук, — говорю я. Мэгс вскидывает брови и застывает на месте. — Пожалуйста, Ваше Величество. Дай мне ноутбук.

Я отправляю Кеньону простое сообщение: «Ты врёшь?».

Утром я сплю дольше обычного и просыпаюсь от стука ноги Мэгс в мою дверь. Уже некогда проверять, ответил ли мне Кеньон. Но, по крайней мере, я задела его. Ведь он понимает, что я что-то подозреваю.

Последний день на работе — пожалуй, самый красивый день лета. Жарко, но сухо, голубое небо покрыто объёмными кучевыми облаками, которые приобретают очертания животных. К обеду нас здесь уже не будет — все это прекрасно понимают, поэтому ведут себя расслабленно, смеются и переговариваются друг с другом через ряды голубики. Я собираю ягоды рядом с сёстрами, но мы почти не болтаем, а только наслаждаемся теплом солнца и пытаемся заработать последние доллары.

Когда собран последний урожай, Мистер Вордвел сигналит три раза, и все работники направляются к штабу, выстраиваясь вокруг него. Миссис Вордвел поднимается с кресла.

— Как вы знаете, мы поощряем лучшего работника в конце сезона. В этом году произошло кое-что новое. Раньше этим человек не становилась девушка. Тереза Банковски, подойди и забери свой чек.

Я наблюдаю за угрюмой веснушчатой женщиной, выходящей из толпы. Это та самая женщина, чья семья потеряла всё во время пожара. Когда она — стройная, но жилистая — обменивается рукопожатием с миссис Вордвел, у неё на предплечье проступают сухожилия. Выражение её лица остаётся прежним, когда в её руке оказывается чек на семьсот долларов (как будто это чек из магазина). Вдруг в толпе я встречаюсь взглядом с Джесси. Мы долго смотрим друг на друга, и никто из нас не хочет первым отводить взгляд.

— Итак, в этом году мы собрали хороший урожай. — Миссис Вордвел усаживается в кресло, потирая ногу через мокасин. — Последние выписки будут отправлены по почте.

— А теперь проваливайте, — шепчет Мэгс. Я инстинктивно улыбаюсь, наблюдая, как Джесси уходит с Мейсоном. Мейсон, с тобой мы встретимся в школе в понедельник. Джесси, понятия не имею, когда мы встретимся с тобой.

Местные направляются к припаркованным машинам, готовясь поехать домой. Мигранты идут к своим баракам. С завтрашнего дня они отправятся на поиски другого заработка: сбор картофеля в северных штатах, работа на нелегальной стройке или в общепите. Интересно, приедут ли они в следующем году. Я бы на их месте не приезжала.

Мы спускаемся к машине Мэгс, и до нас долетает визг. Банковски раскручивает сынишку вокруг себя, удерживая его за руки, а он, смотря в небо, хохочет как безумный.

Без людей поле действительно выглядит как пустошь. На нём не осталось ничего, кроме грузовика с последними ящиками урожая, нескольких пикапов и туалетов — только так понятно, что мы здесь были. Я останавливаюсь, щурясь от солнечного света, и смотрю, как машина Джесси выезжает на шоссе, а длинный поток автомобилей остальных работников спешит обратно в город.

Мэгс останавливается, опустив руку на дверцу.

— Что-то забыла?

Я снимаю шляпу, бросаю её в машину и залезаю следом.

— Ничего.

Я мгновенно узнаю внедорожник, подъезжающий к нашему дому ближе к вечеру. Мы играем в карты на крыльце. Я встаю, опираясь плечом на деревянную подпору, когда из машины своей матери вылезает Кеньон. Недолго же из его организма травка выходила.

Он окидывает наш дом быстрым взглядом. Кеньон никогда здесь не был, а дом сейчас не в самом лучшем виде: облупленный, а свежая жёлтая краска нанесена только до второго этажа. Он ступает на лестницу.

— Привет. — Кеньон замечает мои синяки, но не спрашивает про них: в Сасаноа быстро расходятся слухи, так что он точно слышал всю историю.

Я киваю. Нелл приняла позу кошки, готовой к прыжку, и пристально рассматривает парня, попеременно перебирая пальцами старую вязаную афганку (когда-то её связала Либби, теперь же мы накидываем её на спинку стула). Сидя на полу, Мэгс безэмоционально смотрит на Кеньона поверх карт, — своим коронным трюком она может заставить человека чувствовать себя лишним. Кеньон осматривает обстановку: стол с картами, мелочью и упаковкой сырных палочек — и обращается ко мне:

— Можем поговорить?

Мама ещё на работе, но я веду его к себе в комнату, чтобы нас никто не слышал. У меня, в принципе, чисто, но приходится быстро закинуть грязное бельё под кровать. Кеньон подходит к окну и выглядывает на дорогу.

— Я получил твоё сообщение. — Он тянется рукой к сухим лютикам и рассеянно перебирает их пальцами. — Так, значит, я лжец?

— Да, мне кажется, что ты несёшь полную чушь.

Когда он оборачивается, вид у него затравленный.

— Только не разболтай.

— Почему это? — Я делаю серьёзное лицо. — Ты меня подставил. Почему бы мне не сделать то же самое? Почему бы мне не пойти к копам? — Я блефую, надеясь, что он этого не поймёт.

— Дарси, я серьёзно. Просто забудь.

— Да что такое, Кеньон? Правда. Ты должен сказать мне правду.

Он едва слышно чертыхается. Кеньон выглядит ещё тоще, чем обычно: футболка с изображением Боба Марли и широкие джинсы так и свисают с него. Острая линия его челюсти выглядит довольно деликатно, а падающие солнечные лучи делают его тонкую белую щетину почти прозрачной.

— Ты же знаешь. Она попросила меня взять её машину.

— Ты сказал, что взял её на время.

Мне приходится прислушаться, чтобы услышать его:

— Ей нужно было уехать.

Я медленно сажусь на кровать, сложив руки на коленях. Кажется, что моя комната застыла в полуденной тишине, как та панно-витрина, которую мы делали в начальных классах: крошечная кровать, крошечный письменный стол и маленькие человечки. Что бы я ни чувствовала, это точно не облегчение — это чувство давит на меня, ослабляя мои силы и голос. Когда я решаюсь заговорить, голос превращается в шёпот:

— Зачем?

— Я не знаю. Я не знаю зачем. Она не могла мне сказать. Просто не могла, а не потому, что не хотела, понимаешь? Будто ей было тяжело. — Он пожимает плечами и вздыхает. — В прошлом году она была сама не своя. Мы много раз обсуждали с ней эту тему, но на той вечеринке она разрыдалась. Сказала, что больше не может здесь быть.

Я пытаюсь представить энергичную, и до ужаса умную пятнадцатилетку, некогда знакомую мне. Нет, не получается и я трясу головой.

— Из-за родителей, или что?

— Типа того. Она сказала, что они не будут скучать по ней, потому что слишком увязли в своей драме. Ну и в том году голубику она собирала, только чтобы заработать деньги на жизнь. Она хотела избавиться от машины, потому что копы могли объявить её в розыск и легко поймать. Я пообещал Рианоне спрятать её, пока она не исчезнет.