— Учись. Или умри. Мне нет дела до того, как они называют тебя, пацан, или какое значение тебе придают. Держи язык за зубами, или я брошу тебя и твою шлюху-няньку своим людям. — Он отвернулся и с важным видом пошел прочь.

Наконец я втянула воздух в легкие. Надо же, оказывается, я чуть не обмочилась от страха.

А Двалия смело заговорила ему в спину.

— Мы так не договаривались, командир Эллик. Если этому мальчику кто-то навредит, мы не обязаны платить тебе, когда доберемся до Боттерова залива. Тот, кто должен заплатить, не отдаст тебе золото, пока я, живая и невредимая, не скажу ему это сделать. А это будет лишь в том случае, если мальчик не пострадает.

Ее слова звучали строго, но логично, на другого человека это могло бы подействовать. Но когда Эллик, ощерившись, повернулся к ней, я поняла, что ей не стоило говорить о деньгах так, будто они могут управлять им. Деньги — вовсе не то, чего он жаждал.

— Есть больше чем один способ превратить тебя, твоих бледных слуг и твоего драгоценного мальчишку в золото. Мне даже не нужно для этого плыть в Боттеров залив. Работорговцы ждут в любом калсидийском порту, — он оглянулся вокруг на таращившихся луриков и с презрением сказал: — За ваших хорошеньких белых лошадок могут дать лучшую цену, чем за твоих бескровных служанок и хлипких парней.

Двалия побледнела и замерла.

Он повысил голос, наполняя им ночь:

— Я калсидиец, командир и лорд, получивший это звание не по рождению, а за заслуги своего собственного меча. Я не подчинялся плачущим женщинам и не боялся нашептывающих жриц. Я поступаю так, как считаю лучшим для себя и присягнувших мне людей.

Двалия напряглась, вытянувшись в струнку. Ее последователи сгрудились, как овцы, каждый норовил спрятаться за чужую спину. Одесса все еще удерживала меня перед собой. Интересно - это она так храбро защищала меня или просто использовала как щит? Я заметила, что Шун уже оправилась от испуга. Она стояла чуть в стороне от луриков и свирепо смотрела на калсидийцев. Я уже могла более-менее нормально дышать. Кажется, пришло время бежать.

Спокойствие. Будь спокойна, как охотник, и слушай.

Я послушно попыталась успокоиться и замерла. Кажется, Двалия полностью справилась со своим страхом и с вызовом начала говорить. Она сошла с ума? Или так привыкла командовать, что не видела, насколько уязвима сейчас?

— Твои люди присягнули тебе. Дали тебе клятву, верно? Тогда как ты можешь верить их словам, если не держишь своих? Они поклялись тебе, совсем как ты дал мне слово, когда мы заключили сделку? Мы посулили щедрую плату, чтобы вам не было нужды грабить. Но вы грабили, вопреки моему приказу. Вы обещали, что не будет ненужного насилия, но оно было. Бессмысленные разрушения, выломанные двери и порванные гобелены. Вы оставили за нами следы, которых не должно было быть. Больше убийств, чем необходимо, изнасилования без смысла.

Эллик уставился на нее, переваривая услышанное. Затем он откинул голову и расхохотался, и на мгновение я увидела его таким, каким он, наверное, был в молодости: диким и безрассудным.

— Без смысла? — повторил он и снова рассмеялся. Его люди стягивались к нашему костру, заинтересованные происходящим. Они начали смеяться вслед за своим командиром. И я понимала, что это представление на самом деле было устроено для них.

— Это говорит женщина, которая ничего не знает о настоящем смысле своего существования в мире. Позволь мне рассказать тебе, я уверен, что мои люди найдут способ использовать этих женщин со смыслом.

— Ты нарушил данное мне слово! —  Двалия старалась добавить уверенности и обвинения в свой голос, но это звучало жалобно, будто плач ребенка.

Эллик вскинул голову, посмотрел на нее, и я поняла по его лицу, что Двалия стала еще менее значимой в его глазах. Такой ничтожной, что он соизволил объяснить ей, как устроен мир.

 — У мужчины есть его слово, он может дать его другому мужчине, и они оба знают, что это значит. Потому что у мужчины есть честь, и нарушить слово, данное другому, значит запятнать ее. Это заслуживает смерти. Но все знают, что женщина не может дать кому-то слово, потому что женщина не может хранить честь. Женщины обещают, а потом говорят: «Я не понимала, я не это имела в виду, я думала, что эти слова значат что-то другое». Так что слово женщины ничего не стоит. Она может нарушить его, и всегда так делает, потому что у нее нет чести, которую можно замарать, —  он издевательски фыркнул. —  Даже убивать женщину, которая нарушила слово, недостойно, потому что таковы уж женщины.

Двалия уставилась на него, приоткрыв рот. Я жалела ее и боялась за всех нас. Даже я, ребенок, знала, что калсидийцы так поступают. Во всех свитках отца, что я читала, и во всех упоминаниях, калсидийцы описывались как люди, которые всегда найдут способ нарушить слово. Они оставляли воспитание своих детей на рабов и даже продавали своих собственных отпрысков. Как она могла не знать, какого сорта люди, с которыми она заключает сделку? Ее лурики столпились позади нас, словно бледное отражение солдат позади Эллика. Но его люди стояли, широко расставив напряженные ноги, спокойно держась за пояса или скрестив руки на груди. А наши же лурики сбились в кучу и хватались друг за друга, перешептываясь, как дрожащие на ветру осины. Казалось, у Двалии закончились слова.

— Как мог я обменяться с тобой обещаниями? Я бы дал тебе мужское слово, слово чести, в обмен на что? О чем ты думала своей маленькой тупой головой в тот момент? — рявкнул он пренебрежительно. — Ты хоть понимаешь, как глупо звучат твои слова? —  он потряс головой. —  Ты повела нас всех этим путем, который день ото дня все опаснее, и зачем? Никаких сокровищ, денег или другой добычи. Мальчик и его служанка. Мои люди пошли за мной, и по возвращению они получат долю того, что добуду я. И что мы можем получить там? Проституток для моих солдат. Несколько хороших клинков. Немного копченого мяса и рыбы. Парочку лошадей. Мои люди могут только посмеяться над твоим походом. Они  недоумевают, зачем зашли так далеко и на такие опасные территории ради столь маленькой добычи. А значит, они начнут сомневаться во мне, я не могу этого допустить. И что нам делать сейчас, здесь, на вражеской территории? Мы слоняемся без толку и избегаем дорог и деревень, и вот путешествие, которое должно было длиться несколько дней, растягивается почти на месяц.

Теперь мальчик, которого мы выкрали, осмелился насмехаться надо мной. Почему? Почему у него нет никакого уважения? Возможно, потому, что он считает меня таким глупым, каким вы меня выставили. Но я не дурак. Я много думал обо всем этом. Я не тот мужчина, что позволит женщине собой управлять. Не тот мужчина, которого можно купить за деньги и командовать им, как наемником. Я человек, который сам отдает приказы, который ставит себе цель и идет к ней так, как считает нужным. Однако же, оглядываясь назад, я вижу, что раз за разом подчинялся твоей воле. Думаю об этом и не понимаю - зачем? Всегда поддаюсь твоей воле. Почему? И кажется, я догадываюсь.

Он обвиняюще ткнул в нее пальцем:

— Я разгадал твое колдовство, женщина. Тот бледный мальчик, которого ты таскаешь с собой, который говорит, как девчонка. Он что-то делает со мной, так ведь? Ты посылаешь его вперед в город, и когда мы идем через него, на нас никто не оборачивается. Это хороший трюк, очень хороший трюк. Я восхищался им. Пока не понял, что он проворачивает тот же трюк и со мной. Не так ли?

Я бы соврала. Я бы посмотрела на него в испуге и потребовала объяснений. Она же только разевала рот, как рыба. В конце концов, она все-таки выдавила:

— Ничего такого не происходит.

— Неужели? — холодно спросил он.

Послышался шум. Все головы, включая мою, повернулись в ту сторону. Приближались лошади, Винделиар возвращался с сопровождением. И в этот момент Двалия допустила ошибку. В ее глазах мелькнула слишком явная надежда.

Эллик увидел ее также ясно, как и я. Он улыбнулся самой жестокой улыбкой, которую мне доводилось когда-либо видеть.