— Должно быть, ты тот самый монах, что знает наш язык. Это ведь ты переводил слова отца Хью? Ты говоришь по-валлийски? Понял, что я сейчас сказала?

Похоже, это беспокоило ее гораздо больше, чем можно было предположить.

— Конечно, я ведь такой же валлиец, как и ты, дитя, — добродушно отозвался Кадфаэль. — Я вступил в Бенедиктинский орден уже в годах, и надеюсь, что не забыл свой родной язык. А вот как вышло, что ты здесь, в сердце Роса, выучилась говорить по-английски не хуже меня?

— Нет, нет, — торопливо возразила девушка, — я английский только чуточку знаю — просто думала, что ты англичанин, вот и решила попробовать поговорить с тобой. Откуда мне было знать, что ты и есть тот самый брат.

«Странно, — подумал Кадфаэль, — почему ее так волнует, что я знаю два языка? И отчего она все время украдкой посматривает в сторону реки?»

Монах и сам незаметно бросил туда взгляд и приметил того высокого светловолосого юношу, который, несомненно, умел управляться с быками лучше всех в Гуинедде, и при этом не был валлийцем. Быки остановились у реки и пили воду, а парень оставил свою упряжку и, рассыпая сверкающие брызги, шел вброд, определенно направляясь к уже знакомому Кадфаэлю высокому дубу.

«Ага! — смекнул монах, — девчонка-то сидела на дереве и дожидалась этого малого — стоило ему закончить работу, как она тут же спустилась вниз».

— Мне так стыдно за мой английский, — умоляюще, проговорила девушка, — пожалуйста, не рассказывай никому!

Она явно хотела, чтобы монах поскорее ушел, и при этом надеялась, что он будет держать язык за зубами. Кадфаэль сообразил, что задерживаться дольше было бы неловко.

— Я и сам смущался, когда начал учиться говорить по-английски, так что не бойся, все останется между нами. Ну а сейчас мне пора возвращаться, а то, не ровен час, опоздаю к вечерне.

— Бог тебе в помощь, отец, — с радостью и облегчением промолвила девушка.

— И тебе, дитя мое.

С этими словами Кадфаэль ушел, тщательно выбирая дорогу, — так, чтобы не наткнуться ненароком на светловолосого юношу.

Она долго смотрела ему вслед, а потом порывисто обернулась навстречу молодому человеку, который уже перебрался через отмель и карабкался на берег. Кадфаэль подумал, что она догадалась, как много он успел заметить. Впрочем, наверное, она поняла, что он не любитель совать нос в чужие дела, а потому успокоилась и положилась на его слово. Да, валлийской девушке из хорошей семьи, которая носит такое красивое платье с вышивкой, надо быть поосторожней, если она встречается с чужаком без рода и племени. Здесь живут кланами, и не принадлежать к общине — значит не иметь ни земли, ни средств к существованию. А парнишка славный: и собой хорош, и работа у него в руках спорится, и в животине, видать, души не чает.

Уверившись, что кусты скрыли его полностью, Кадфаэль оглянулся и увидел, как юноша подошел к девушке и они робко замерли, не касаясь друг друга. Больше он назад не смотрел.

«Что мне сейчас на самом деле нужно, — размышлял монах, возвращаясь назад, к гвитеринской церкви, так это добрый собутыльник — такой, чтобы знал в приходе всех и каждого и был бы не прочь поговорить по душам. Веселая компания да хорошая выпивка были бы в самый раз».

В тот же вечер, когда Кадфаэль в сумерках провожал брата Джона в усадьбу кузнеца, которая находилась у самой кромки полей, ему удалось раздобыть не одного, а целых трех собутыльников. К тому времени приор Роберт и брат Ричард уже отправились почивать в хижину отца Хью, а брат Жером с братом Колумбанусом брели по лесу к угодьям Кэдваллона, и Кадфаэль был совершенно свободен — некому было проверить, завалился он на боковую на сеновале отца Хью или загулял допоздна, радуясь случаю почесать языком да послушать гвитеринские сплетни. Вечерок выдался славный, сна у него не было ни в одном глазу, благо никто и не собирался тормошить его ни свет ни заря, чтобы идти к заутрене. Брату Джону не терпелось познакомить друга с Бенедом и его домашними, и отец Хью, по своим соображениям, одобрил эту затею. Он полагал, что не помешало бы кому-нибудь, кроме него самого, потолковать с прихожанами перед завтрашним сходом, ну а кузнец есть кузнец — он где угодно человек не последний, и его слово имеет немалый вес.

На лавке у ворот усадьбы Бенеда сидели трое и оживленно беседовали, то и дело пуская по кругу баклагу с медовым напитком. Заслышав шаги приближавшихся чужаков, они все как один насторожились и смолкли. Правда, брата Джона они мигом признали, да и, похоже, уже считали почти своим, а Кадфаэль с ходу поздоровался с ними по-валлийски и этим сразу растопил ледок недоверия — его приняли радушно, и не с той сдержанной вежливостью, на которую мог бы рассчитывать англичанин. Аннест, та самая, чьи каштановые косы так и блестели на солнышке, успела повсюду разнести слух о том, что он родом из Уэльса. Живо приволокли еще одну лавку и вновь пустили по кругу добрый медок, только что круг стал малость пошире. Сумерки сгущались, и темнота постепенно скрывала зелень леса и лугов, нанизанных на серебристую нить реки.

Сам Бенед, хозяин дома, был плотным, широкоплечим и загорелым бородачом средних лет. Одного из его собутыльников Кадфаэль узнал сразу — это был тот самый пахарь, которого он видел у реки. «Походи-ка эдак денек за плугом, — подумал монах, — небось у всякого в глотке пересохнет». Третий, с седыми волосами и длинной, аккуратно подстриженной бородой, выглядел постарше остальных. У него были сильные красивые руки, а его просторное домотканое платье, пожалуй, знавало лучшие времена, а то и другого хозяина. Впрочем, держался он как человек, знающий себе цену, и собеседники обращались к нему с уважением.

— Это Падриг, — представил его Бенед, — прекрасный поэт и арфист. Нынче он, на радость всему Гвитерину, гостит в доме Ризиарта — это на лесной прогалине, за усадьбой Кэдваллона. У Ризиарта самые богатые угодья в наших краях, он владеет землей по обоим берегам реки. У нас ведь мало кто держит у себя арфу, и странствующий бард, такой как Падриг, не ко всякому пожалует. Правда, у меня маленькая арфа есть, и я этим горжусь. А та, что у Ризиарта, тоже не лежит без дела — слышал я, как наигрывает на ней его дочка.

— Девица все равно не может быть бардом, — с легким пренебрежением заметил Падриг, — хотя должен признать, что арфу она бережет, да и настраивать умеет. А вот отец ее — тот настоящий покровитель искусств, щедрый и великодушный. Никто не слышал, чтобы хоть один бард был разочарован тем, как приняли его в доме Ризиарта, и всякого непременно уговаривали остаться. Очень хороший дом!

— А это Кай, пахарь из имения Ризиарта. Ты, поди, видал, как его упряжка целину поднимала, когда вы сегодня переваливали через кряж?

— Да уж приметил — работа отменная, любо-дорого посмотреть, — от души признал Кадфаэль. — Отличная у тебя упряжка, да и тот парень, что быков подзывает, очень хорош.

— Другого такого не сыщешь, — без колебаний заявил Кай. — С хорошими-то мне и прежде доводилось работать, но никто не умел так обходиться с животиной, как Энгелард. Быки к нему так и льнут. Всякое дело у него спорится: надо — и скотину подлечит, и роды примет. Ризиарт много бы потерял, кабы его лишился. А потрудились мы сегодня и впрямь на славу.

— Ты, должно быть, слышал, — сказал Кадфаэль, — что завтра, сразу после мессы, отец Хью собирает в церкви сход свободных общинников — послушать нашего приора. Надо полагать, я увижу там и Ризиарта.

— И увидишь, и услышишь — это уж точно, — с ухмылкой откликнулся Кай. — У него, знаешь ли, что на уме, то и на языке. Он человек откровенный, душа нараспашку, может вспылить, но отходчив, независтлив и незлобив, но коли уж втемяшит что в голову, с места его не сдвинешь — прямо-таки гора Сноудон.

— Ну, ежели человек считает себя правым и твердо стоит на своем, — ничего худого в этом нет. За это его можно только уважать. Выходит, его сыновья вовсе не интересуются музыкой, раз сестренка играет на арфе?