— Я надеюсь, — продолжала Сионед, — что, если ты снизойдешь к моей просьбе, моему отцу будет явлен знак милости.
Не приходилось сомневаться в том, что обращение Сионед еще больше укрепит репутацию приора, добавив ему блеска и славы. Шутка ли, единственная дочь и наследница главного его противника пришла к нему с мольбой о покровительстве и сочувствии. Приор был не просто удовлетворен, он был очарован. Он милостиво дал свое благословение, ощущая, что в этот момент за ним наблюдает куда больше гвитеринцев, чем было в числе провожавших тело в последний путь. Теперь повсюду, куда бы ни направлялись незваные гости, за ними пристально следили, и нигде им было не укрыться от настороженных глаз. Жаль только, что никого из гвитеринцев не оказалось на месте, чтобы приглядеть за Ризиартом, когда тот был еще жив.
Носилки с телом покойного установили на козлы перед алтарем, рядом с ракой, в которой предстояло упокоиться мощам святой Уинифред. Алтарь в часовне был маленький и незатейливый, рядом с носилками он казался совсем крошечным, а проникавшие сквозь узенькое восточное оконце солнечные лучи едва рассеивали полумрак, царивший в часовне. Приор Роберт принес ларец с алтарными покровами, ими накрыли козлы, на которые поставили носилки с телом Ризиарта. После этого слуги тихонько удалились.
— Завтра утром, — промолвил Сионед, — я приду сюда поблагодарить тех, кто ночью будет молиться, испрашивая милости для моего отца. И так я буду делать каждое утро, пока мы не предадим его земле.
Она почтительно поклонилась приору Роберту и, поправив обрамлявший лицо плат, ушла, не промолвив больше ни слова и даже не взглянув на брата Кадфаэля.
Ну что ж, подумал монах, пока все идет как задумано! Тщеславие Роберта, а может быть, в какой-то мере его сожаление о случившемся предоставили шанс прояснить это дело, — теперь надо им воспользоваться и посмотреть, что из этого выйдет.
Очередность, в которой монахам предстояло нести бдения, приор определил сам, не советуясь ни с кем из братьев, кроме отца Хью, пожелавшего провести в часовне первую ночь и открыть свое сердце святой, буде она соблаговолит явить знак своего присутствия. Напарником священника выпало быть брату Жерому, назойливая угодливость которого порой изрядно досаждала Роберту. Так или иначе, выбор приора Кадфаэля вполне устроил. Пока по крайней мере никто не знал о том, что должно произойти завтра утром. Остальные братья будут, конечно, предупреждены, но и им никак не удастся уклониться от испытания кровью.
На следующее утро, когда монахи пришли к часовне, там уже собралось немалое число гвитеринцев, которые, впрочем, не лезли на глаза, а выглядывали из-за деревьев на опушке леса или скрывались в тени благоухающих зарослей боярышника. Только после того как приор и его спутники вошли в часовню, валлийцы молча высыпали на поляну и подступили поближе. Первой к часовне подошла Сионед бок о бок с неразлучной Аннест. Гвитеринцы расступились, пропуская девушек, а когда те прошли в часовню, сгрудились в дверях, загородив их так, что свет утреннего солнца не мог проникнуть внутрь, и лишь горевшие на алтаре свечи разливали свой бледный свет над ложем, где покоился мертвец. Отец Хью поднялся, с трудом разгибая затекшие колени, и ему пришлось опереться о массивный деревянный аналой. Брат Жером, молившийся у соседнего аналоя, вскочил резво и проворно. Кадфаэль с подозрением подумал об иных не в меру благочестивых братьях, которые, случается, засыпают, уронив голову на сложенные на аналое руки. Впрочем, сейчас это было не важно. Маловероятно, чтобы в ответ на молитву Жерома разверзлись небеса и в знак всепрощения пролился дождь из роз.
— Ночь прошла спокойно, — сказал отец Хью. — Я не сподобился узреть знамение, но такое редко выпадает на долю скромных сельских пастырей. Однако, дитя мое, мы молились, и верю, что были услышаны.
— Я благодарна вам, — промолвила Сионед, — но прежде чем вы уйдете, я хочу попросить вас оказать еще одну милость для меня и моего отца. Раз уж так вышло, что все мы пострадали из-за этих раздоров, покажите, что вы стремитесь к согласию. Вы молились за моего отца, а сейчас я прошу вас обоих возложить руки ему на грудь — в знак прощения и примирения.
Столпившиеся в дверях гвитеринцы словно окаменели: никто не шелохнулся и не проронил ни звука — они с жадностью ловили каждое слово и пристально следили за происходящим.
— Охотно! — откликнулся отец Хью. Шагнув к ложу, священник бережно коснулся мозолистой ладонью пробитой груди Ризиарта. По тому, как тряслась его борода, можно было догадаться, что священник беззвучно, одними губами, шепчет молитву. Затем все глаза обратились к брату Жерому, ибо тот заколебался, Жером не выказал особого беспокойства, однако повел себя уклончиво. Повернувшись к Сионед, он одарил ее слащавым участливым взором и потупил, как предписывал устав, очи, а затем обернулся к приору Роберту и доверительно посмотрел ему в глаза.
— Отец Хью печется о душах своих прихожан, — начал Жером, — и у него свой долг, а у меня свой. Безусловно, уважаемый Ризиарт был добрым христианином, и я сострадаю ему. Но он умер насильственной смертью, не исповедавшись и не приняв последнего причастия, а такая кончина позволяет усомниться в том, что душа его обрела спасение. Я молился за него, но мне не дано власти отпускать грехи. Однако если приор Роберт сочтет возможным разрешить мне это, я с радостью сделаю то, о чем меня просят.
Кадфаэль слушал его увертливую речь с некоторым удивлением и изрядным сомнением. Если предположить, что приор сам задумал убийство и послал своего прихвостня осуществить его, то надо признать, Жером весьма искусно отвел угрозу, обратив ее против своего начальника. Но, с другой стороны, возможно, что Жером — известный угодник — и на сей раз решил не упустить возможности подольститься. И если приор Роберт милостиво даст свое разрешение, сочтет ли Жером, что это защитит его, ибо, переложив вину на истинного виновника, он тем самым сможет безнаказанно коснуться жертвы? Все это не имело бы особого значения, если бы Кадфаэль верил в то, что тело кровоточит, когда его касается убийца. Но он-то верил совсем в другое: монах был убежден в том, что, поскольку большинство людей не сомневаются в непогрешимости такого испытания, виновный, видя, что ему не отвертеться, с перепугу может выдать себя. Возможно даже, что вызванное паническим страхом напряжение и впрямь способно привести к незначительному кровотечению, правда в этом Кадфаэль сомневался.
Выжидающие глаза гвитеринцев как по команде обратились к приору. Роберт нахмурился, некоторое время сосредоточенно размышлял и наконец изрек:
— Ты можешь со спокойной совестью выполнить ее просьбу. Она ведь просит не об отпущении грехов, а лишь о прощении, а его даровать позволительно всякому.
И брат Жером, с благодарностью приняв разрешение приора, шагнул к носилкам и не колеблясь коснулся спеленутой груди покойного — ни капли крови, которая уличила бы его, не проступило сквозь саван. Довольный Жером двинулся выходу следом за приором, и молчаливая толпа любопытствующих прихожан расступилась у дверей.
"Что бы все это значило? — ломал голову Кадфаэль по пути с кладбища. — То ли Жером вовсе не верит в ордалии <Ордалии — испытание кровью, огнем, водой и т.д. с целью определить виновного, т.н. «Суд Божий»>, а потому и не испугался, то ли счел, что раз он обратился за разрешением к подлинному виновнику, то тем самым, независимо от своего участия в этом деле, вполне себя обезопасил. А может, он и впрямь не замешан в убийстве и все это испытание мы затеяли зря. Такой черствый человек, как Жером, мог отказать девушке в ее просьбе только для того, чтобы лишний раз выказать свою щепетильность в вопросах веры. Ну да ладно, посмотрим, что будет завтра, — как поведет себя Роберт, когда его самого попросят коснуться усопшего, — легко проявлять великодушие за чужой счет".
Однако все обернулось не совсем так, как ожидал Кадфаэль. Приор Роберт решил, что эту ночь он проведет в часовне с братом Ричардом. Но когда они уже направлялись к кладбищу и поравнялись с домом Кэдваллона, приора окликнул сторож, а затем из ворот поспешно вышел и сам Кэдваллон. За ним следовал дородный, важного вида валлиец в короткой дорожной тунике.
