– Скала Черепов, – хрипло пробормотал Техенна. – Тут будем отдыхать до заката, а ночью отправимся к Горьким источникам. Тоже неплохая стоянка… Шестьдесят тысяч локтей до нее, а от Горьких до Уит-Мехе чуть больше сехена. Переждем день у источников, и к середине ночи будем на месте.

– Добро! – откликнулся Семен, с наслаждением вдыхая свежий влажный воздух. Стараясь ступать твердо и выглядеть уверенно, он направился к потоку живительной влаги, струившейся из трещин в скале, смочил руку и лизнул ладонь. Вода была вкуснее и слаще напитка уам.

Оазис Уит-Мехе оказался довольно велик, не меньше двадцати километров в окружности. Тут, среди скал, покрытых мхом, журчали ручьи, струившиеся в травянистую низину, сверкали в лунном свете небольшие озера, а между ними росли пальмы, акации и еще какие-то деревья с густой листвой, незнакомые Семену. Большая часть этой земли предназначалась для стад, дремавших сейчас в загонах, тогда как поселок занимал сравнительно немного места – сотни две хижин, сгрудившихся левее скал. Они не походили на круглые жилища кушитов Шабахи с плетеными стенами; это были скорее палатки из шкур, вытянутые наподобие корабля, с кровлями из пальмовых листьев. Две хижины, стоявшие особняком, на утоптанной площадке перед скалами, были заметно больше остальных, и Техенна, протянув к ним руку, пояснил:

– Дом Войны и жилище вождя. Там я вырос… и там сейчас живет Гибли, если его не прикончил кто-то из молодых шакалов.

С вершины утеса, где собрался отряд, оазис был как на ладони, и самый неопытный из лучников добросил бы стрелу до палатки вождя. Впрочем, двух самых неопытных и юных оставили у Горьких источников присматривать за ослами. Ослы – они и есть ослы; заревут не вовремя, всполошат поселок – какая тут внезапная атака?

Скала была низкой, вытянутой, будто застывший в спячке крокодил, с плоской вершиной, усеянной пятнами сухого ломкого мха. Он чуть слышно потрескивал под ногами переминавшихся за спиной Семена людей. Кроме Техенны, главного эксперта по ливийцам, тут находились Тотнахт, Шедау, Ако, Нехси и его сержант – теп-меджет, имя которого Семен так и не удосужился узнать. Стрелки и поселенцы-пантеры стояли ниже, на склоне, обращенном к пескам; кто отдыхал, кто проверял оружие, готовясь к бою, и до предводителей долетали негромкое пение тетив, скрип кожаных ремней и звон бронзы.

– Что будем делать, господин? – спросил Нехси, осматривая поселок, дремлющий в тенях скал и пальм. – Ждем рассвета, а дальше?

– Зачем ждать? Атакуем!

Глаза молодого знаменосца раскрылись в изумлении.

– Но ночью не воюют! Я не увижу своих людей, они не увидят друг друга и не поймут, где свой, где враг… Слишком темно, мой господин!

Сражаются только при свете дня – это являлось для Нехси и полководцев Та-Кем любого ранга одной из прописных аксиом. Стремительные ночные вылазки были им неведомы, как и фланговый обход, окружение, ложная атака, маневрирование на местности, засады стрелков, каре пехотинцев, отражающих конницу, и остальные изыски военного искусства. Все было просто: пехота билась грудь о грудь, чтобы раздавить ее, пускали колесницы, а лучники метали стрелы во все, что движется. В этом мире Семен мог стать Наполеоном, Ганнибалом и Юлием Цезарем одновременно.

Повернувшись к своим соратникам, он объяснил:

– Мы нападем сейчас, когда противник нас не ждет. Нас семеро, и каждый возьмет себе отряд по девять-десять воинов. Мы окружим поселок, причем три отряда стрелков – твой, Нехси, а еще – теп-меджета и Ако – двинутся к селению с возвышенности. Я поведу свой отряд вон с того места – две пальмы у пруда, видите? Я зажгу факел и буду махать им, а лучники по этому сигналу должны привязать к стрелам сухой тростник, смочить его в масле, поджечь и выпустить по десять горящих стрел. Твои люди, Нехси, будут стрелять в жилище вождя и большую хижину рядом с ним, лучники Ако – в ближние хижины, а теп-меджета – в дальние, и поэтому надо дать ему лучших стрелков. Все понятно?

– Да, господин! – Тотнахт в восторге подбросил копье. – Их норы запылают и станет светло, как днем!

– Мы всех сожжем? – спросил Нехси, в волнении облизывая губы.

– Нет. Жилища легкие, темеху успеют из них выскочить. Они будут перепуганы, и как только обстрел прекратится, семь наших отрядов войдут в поселок. Наша задача: женщин, детей и стариков не трогать, мужчин сгонять к площади перед Домом Войны. Убивать тех, кто сопротивляется! Следить, чтобы шли безоружными! Когда достигнем площади, пантеры окружат пленных, а Стражи Песков развернутся к поселку. Мы не сможем пленить всех – вдруг кто-то из темеху ускользнет и попытается напасть на нас. Стрелки их отразят.

– Ты хитроумней Монта и Тота вместе взятых, господин! – сказал Нехси. – Никто не умеет так воевать! Ночью, против врага, трижды и четырежды большего!

Семен усмехнулся.

– Учись – и станешь из знаменосца чезу. Только запомни, парень: умный чезу бьется не с женщинами и детьми, а с воинами.

– Они наших женщин не щадили, – буркнул Шедау. – Не худо бы приколоть одну-другую… да и щенков тоже…

– Мы – не дикари Девяти Луков, и нам Амон такое не простит. Начнем, во славу его!

Стальная секира взлетела в воздух, и восемь голосов отозвались:

– Да будет с нами его милость! Пусть пошлет нам жизнь, а смерть – врагам!

Через полчаса четыре группы воинов спустились с утеса и разошлись, окружая селение. Чтобы не потревожить собак, встали в сотне шагов от околицы, затаившись в кустах и среди деревьев. Здесь царили тьма и тишина; в поселке тоже было тихо, и походил он сейчас на странное кладбище кораблей, брошенных в беспорядке на суше и перевернутых кверху днищами.

Оглядев пруд и две пальмы на его берегу, Семен довольно кивнул: позиция выбрана правильно. Факел – сухая ветвь, обмотанная тростником – уже покачивался в его руке. Он протянул его одному из своих бойцов:

– Поджигай!

Стебли тростника, пропитанные маслом, занялись от первой искры и запылали сворачиваясь тонкими черными спиралями. Дав разгореться дереву, Семен поднял повыше огненный знак и помахал им в воздухе. Пламя чертило дуги над его головой – одну, другую, третью…

Утес, темневший напротив, вдруг расцветился крохотными яркими точками; они вспорхнули со скалы как птичья стая, понеслись вверх, к звездному небу, и внезапно рухнули вниз, подобные уже не птицам, а крохотным пламенеющим метеорам. Они еще не достигли цели, когда с утеса ринулся еще один поток огненных стрел, затем – следующий… Семен отсчитывал их появление по ударам пульса; обычно лучники Та-Кем метали стрелу каждые пятнадцать секунд, но в неярком лунном свете целиться было трудней, и обстрел закончился лишь на шестой минуте. Он не мог сказать, сколько горящих снарядов воткнулось в землю, но в крыши попала изрядная часть – пальмовые листья уже пылали, алая подкова вокруг деревни ширилась, смыкалась, а подле утесов, на площади, пламя било столбом.

– Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу, – пробормотал Семен, снова помахал факелом и бросил его в воду. – Ну, двинулись! Бегом!

Когда они ворвались в проходы среди хижин, поселок уже гудел, полнился людскими криками, паническим воем собак, блеянием коз, треском и смрадом горящих шкур. Ущерб от пламени был невелик – постройки не имели тяжелых перекрытий, сверху сыпался пепел от прогоравших листьев, а шкуры больше воняли, чем горели. Страху, однако, хватало. Самой правильной была реакция женщин: подхватив детей, они ринулись прочь из деревни, и их исход, несмотря на вопли и метания, был стремителен, как водный поток, хлынувший из растворенного шлюза. Козы и псы тоже не задержались – ими руководил инстинкт, столь же безошибочный, как у женщин, гнавший их дальше от едкого дыма и обжигающих искр. Мужчины вели себя глупее – или разумней, но на свой мужской лад: выскочив наружу и оглядевшись, они бросались в горящие палатки за копьями и дубинками. Но было поздно; семьдесят с лишним воинов роме вступили в поселок словно мстительные ночные духи.