— Может, это не всегда то, что следует делать.

— Незачем тебе сомневаться в себе, дитя. Ты хорошо пообедал в меру зажаренными чизбургером, картофелем, луком, и, если ты хочешь хорошо пообедать еще раз, тебе необходимо должным образом вооружиться.

Дождь лил с такой силой, что в лучах фар весь мир просто таял. По сторонам автострады пустыня фосфоресцировала, словно каждый акр у нас на глазах превращался в жидкость и пытался найти дренажную решетку, чтобы излиться в нее.

— Мэм, ближайший город, в котором можно купить оружие, — Барстоу. И они не позволят вам положить деньги на прилавок и через десять минут выйти из магазина с базукой, или что там еще мне, по-вашему, необходимо. Оружие выдадут не сразу, после полицейской проверки, и все такое.

— Именно так все обстоит в Барстоу и Вегасе, но между этими городами территории хватает.

— По большей части пустынной территории.

— Не столь пустынной, как ты думаешь, милый. И в некоторых местах на этой территории не столь щепетильно подходят к задержке с выдачей оружия и прочему. Что нам нужно в это конкретное время и на этой конкретной дороге, так это сделать небольшой крюк, заглянуть в «Мейзи» и получить все, что тебе требуется.

— «Мейзи»? Что это за «Мейзи»? — спросил я с сомнением и определенной подозрительностью.

— Это не публичный дом, хотя по названию можно и спутать, — ответила миссис Фишер. — Мейзи и ее сыновья, Трэкер и Леандер, занимаются всем понемножку, и делают это хорошо.

— И сколько времени у нас уйдет на этот крюк?

— Немного. Свернув с автотрассы, попадем на дорогу с твердым покрытием, потом гравийную и наконец из сланца. Но проехать можно везде, и дорога ведет в холмы, не в низину, потому шансы, что мы попадем под селевой поток, такие маленькие, что волноваться не стоит.

— Насколько маленькие?

— Крошечные.

— Насколько крошечные?

— Бесконечно малые.

За год в пустыне выпадает не так много осадков, но есть у них тенденция выпадать если не за один раз, то за несколько. Множество потрясающих японских поэтов написало бессчетное количество хайку о серебристом изяществе дождя, о том, как он элегантно исчезает в залитой лунным светом реке или серебряном озере, или в дрожащем пруду, дожде, похожем на слезы девственницы, но ни одной строчки, описывающей такой жуткий ливень. Он больше напоминал русский дождь, даже злой советский дождь, падающий на землю с грохотом десяти тысяч молотов, обрушивающихся на десять тысяч наковален в народной кузнице революции.

— Съезд к «Мейзи» в двух милях отсюда.

Когда мы добрались до нужного съезда, на указателе о «Мейзи» ничего не говорилось. Зато он предупреждал: «ЗАБРОШЕННАЯ ДОРОГА. ВЫЕЗДА НЕТ».

Когда я указал на несоответствие между обещанным миссис Фишер и тем, что видели мои глаза, она наклонилась ко мне, чтобы похлопать по плечу правой рукой, ведя автомобиль одной левой, хотя, тут я отдаю ей должное, приближаясь к съезду, она снизила скорость до шестидесяти миль в час.

Двухполосную асфальтовую дорогу построили в те времена, когда мы еще собирались воевать с европейскими странами, и покрывали ее скорее выбоины, чем асфальт. К счастью, она быстро перешла в гравийную, более подходящую для проезда, хотя мне пришлось наклоняться вперед и щуриться, чтобы под слоем воды отличить дорогу от песка с растущим на нем шалфеем.

Когда мы проехали четверть мили по гравию, фары выхватили из темноты щит-указатель со светоотражающими желтыми буквами:

«ОПАСНО! ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН! АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ПОЛИГОН! ТОЛЬКО ДЛЯ ВОЕННЫХ АВТОМОБИЛЕЙ!»

На мой вопрос, правильно ли игнорировать предупреждение, миссис Фишер ответила: «Это ерунда, дорогой».

— По-моему, нет, — не согласился я.

— Этот щит поставлен не властями, а Мейзи и Трэкером много лет тому назад, чтобы отпугивать людей.

— Да какие люди захотят поехать в это богом забытое место?

— Именно те, которых лучше отпугнуть.

Судя по наклону дороги, я чувствовал, что мы взбираемся по склону пологого холма, хотя в темноте и под ливнем не мог сказать, соответствуют ли мои ощущения действительности. Миссис Фишер сказала мне, когда гравий сменился раскрошенным сланцем, но никаких изменений я не ощутил.

Сланец хрупок, разломившиеся кусочки зачастую острые, потому я и сказал: «Надеюсь, шину мы здесь не проколем».

— Такое просто невозможно, дитя.

— Вы только не обижайтесь, мэм, но, по-моему, очень даже возможно. Почему нет?

Она глянула на меня и подмигнула:

— Одноухий Боб.

— Что… у вас бронированные покрышки или что-то такое?

— Что-то такое, — подтвердила миссис Фишер.

Прежде чем я успел узнать у нее подробности, нам пришлось остановиться из-за змей.

Если вы обожаете тарантулов и гремучих змей, эта пустыня порадует вас ничуть не меньше, чем «Метрополитен-опера» поклонников Пуччини, Доницетти и Верди. Пауков и ядовитых змей, приходящихся на одну квадратную милю, здесь в десять раз больше, чем в Трансильвании, а по раздвоенным языкам Мохаве даст фору коридорам Конгресса.

Миссис Фишер быстрее, чем я, среагировала на то, что пересекало сланцевую дорогу, подсвеченное лучами наших фар, и сумела остановить автомобиль до того, как переехала хотя бы одну змею. Я наклонился вперед, зачарованный зрелищем, от которого кожа пошла мурашками. Как минимум сорок шестифутовых змей извивались под проливным дождем. Одни ползли не отрываясь от дороги, другие — с поднятыми головами, все с юга на север, словно стадо, перегоняемое пастухом. Их извивающиеся тела блестели под дождем, мокрые черные чешуйки отражали галогеновые лучи, и мускулистые, невероятно гибкие тела словно светились какой-то магической энергией.

Возможно, вода залила их подземные гнезда, заставив их выползти в дождь, но я в этом сильно сомневался, потому что инстинкт, больше похожий на программу, позволял выбирать гнезда так, что их ни при каком раскладе не могло залить водой. А кроме того, гремучие змеи охотились в одиночку, стаями — никогда, не гнались за добычей, а ждали, когда она приблизится к ним. Эти змеи вели себя очень уж неестественно, не потому, что вода выгнала их из гнезд или у них вдруг пробудился зверский аппетит. Они целенаправленно куда-то спешили.

Я подумал о крысах, с которыми столкнулся сегодня, о койотах в Магик-Биче более чем месяцем раньше и ожидал, что змеи повернут свои плоские, злобные головы в нашу сторону, покажут тем самым, что их интересуют именно мы. Но они переползали дорогу, словно не замечая лимузина.

— Не могут они этого делать в такую ночь, — покачала голой миссис Фишер.

— Вы про дождь?

— Нет. Про холод. Они же холоднокровные.

Разумеется. В отличие от млекопитающих, рептилии не поддерживают оптимальной температуры тела, их кровь нагревается и охлаждается в соответствии с температурой окружающей среды. Они охотятся, когда пустыня, нагревшись за день, вечером отдает тепло. В такую холодную погоду им полагалось лежать, свернувшись колечком, в гнездах, впав в летаргический сон, возможно, видеть сны хищников или не видеть их вовсе.

Если бы количество змей с сорока увеличилось до нескольких сотен, меня бы это не удивило. Логика подсказывала, что подобная странность могла стать еще более странной.

Но последняя переползла дорогу и скрылась среди шалфея и мескитовых деревьев. «Эти молнии чуть раньше… — Миссис Фишер насупилась. — Думаю, они что-то значили».

— И что они, по-вашему, значили?

— Ничего хорошего.

Она убрала ногу с педали тормоза, и лимузин покатился вперед.

Справа краем глаза я уловил какое-то движение, и когда повернул голову, гремучая змея с раскрытой пастью ударилась о стекло пассажирской дверцы со звуком, какой издает голый кулак при ударе о боксерскую грушу в спортивном зале, и тут же упала, исчезнув из виду. Еще две вырвались из ночи, напоминая кнуты, со сверкающими глазами, разинув пасти, капли белесого яда потекли по стеклу, но их тут же смыло дождем. Свернувшаяся змея может совершить прыжок на длину своего тела, то есть в данном случае на шесть с небольшим футов, потому что змеи нам попались большие, необычайно большие, откормившиеся на черепашьих яйцах, мышах, сумчатых крысах, кузнечиках, ящерицах, тарантулах и всякой разной вкуснятине, которую человек, конечно, не ставит на стол.