Я еще сильнее нажал на виски и на другом берегу канала появился Сиракузерс Под Вопросом. Он легко вогнал меж гранитных плит спицу ярчайшего зонта, поставил под зонт мольберт, раскладной стул и уселся, выставив пунцовое пузо. Эдакий, видите ли, свободный художник!

Скрипнули чугунные ворота Экономического института. На одной из половинок ворот выехала костлявая дворничиха, в слуховых очках. Не слезая с ворот, она сделала несколько снимков невыразительного серого дома кодаком-зеркалкой, висящим на плоской груди.

Экипаж тормозил, приближаясь к мостику. Валентину Брюквину к его невозмутимому лицу явно не хватало бороды. Лицо этого мальчика было просто создано для бороды, и никто из его друзей не сомневался, что, когда придет время, Брюквин украсится бородою. Сестрам Вертопраховым к их дивной утренней красоте не хватало лишь алой ленты, подобной той, с которой они добились уже немалых успехов на спортивных помостах.

– Приветствую всех, – спокойно, без особых эмоциональных отливов сказал Валентин Брюквин. – Сегодня наш друг снова вышел в эфир, и мы имели короткую связь. Вот радиограмма. – Он протянул чайке клочок бумаги и попросил: – Будьте любезны, Виссарион, отнесите это вон тем дружищам.

Чайка-самец, по имени Виссарион, охотно выполнил его просьбу, и теперь уже клочок бумаги трепетал в руках Гены. Текст этой новой радиограммы был еще более размыт, чем текст первой, никакой ясности в наше дело он не вносил, за исключением… да, за исключением того, что он подтверждал Генину догадку, подтверждал его возглас: «Это он, это он, эврика, это он!», ибо в нем среди обломков слов и диких звукосочетаний, словно рея с погибшего корабля, плавала почти целая фраза: «…ой ед врач русског клип „Безупречный“ мичман Фог…»

– Взгляните, Юрий Игнатьевич, – спокойно сказал Гена. – Здесь упоминается врач клипера «Безупречный» мичман Фог, а нам достоверно известно, что врачом на клипере был мичман Фогель-Кукушкин.

– Откуда это известно, дружище Гена? – недоумевал пилот.

– Мой прапрадед командовал этим судном, – пояснил Гена.

– Снимаю шляпу! – вскричал (опять) Четверкин и, перейдя на более спокойный тон, стал подводить итоги: – Портрет, канал, львы, сходство фамилий… Уж не имеем ли мы дело, милостивые товарищи, с потомком того корабельного лекаря и не поэтому ли, Гена, именно к вашему семейству обращен призыв о помощи?

– Вот именно поэтому, дружище Четверкин, – сказал Гена. – Именно поэтому. Все эти связи очевидны. Я почти убежден теперь, что фамилия Фогель-Кукушкин, трансформируясь в течение десятилетий, превратилась сейчас в Кукк-Ушкина и в лице Питирима Филимоновича мы имеем дело с потомком того корабельного лекаря.

– В таком случае Питирим должен испытать к вам хоть какое-то подобие товарищеского чувства, – задумчиво предположил Четверкин. – Лишь только самое черствое сердце не откликнется на голос прошлого, на эхо тех времен, когда ваши предки плыли под одними парусами.

– Взгляните, – шепнул Гена и подтолкнул локтем своего нового пожилого друга и подмигнул своим старым юным друзьям, сестрам Вертопраховым и Брюквину.

Костлявая дворничиха в слуховых очках преспокойно прогуливалась вдоль канала, но уже не по ту, а по сю его сторону. Каким образом она пересекла водную артерию, минуя Львиный мостик, где собралась вся наша компания, оставалось загадкой для всех.

Для всех, кроме автора, скажете вы, любезный читатель, и не ошибетесь. Один лишь автор, погруженный сейчас в свое воображение, заметил, как сиганула через канал малопривлекательная особа. Нам нет нужды туманить мозги себе, героям и вам, читатель, и намекать на какую-то сверхъес-тественную силу, заключенную в метле этой псевдоведьмы. Ведьм нет, в этом нас убеждает весь ход истории. Нам лучше следовало бы обратить внимание на сверхтолс-тые подошвы дворничихи. Откуда взялись у непрезентабельной персоны сверхмодные и сверхтолстые туфли на платформе, и не они ли помогли старухе совершить титанический скачок?

Однако отвлечемся на некоторое время от этих рассуждений и обратимся к нашим друзьям, которые уже смотрят на нас с таким доверчивым ожиданием.

Скрипнула автомобильная дверца. Мой «Жигуленок» подсказал следующий ход в игре. Он открыл свою правую переднюю дверь, и все увидели на сиденье нетолстую книгу «Мой дедушка – памятник». Тогда я взял книгу, вынул перо и размашисто написал на обложке:

«Питириму Кукк-Ушкину, гуманисту и человеку».

Чайка Виссарион, не дожидаясь особых приглашений, взял эту книгу в свой красивый клюв и отнес ее на крышу коту Пуше Шуткину, с которым у него были хоть и натянутые, но вполне корректные отношения. Кот взял книгу под мышку и нырнул с нею в дымовой ход трубы.

– Вы надеетесь, что он ее прочтет? – спросил Гена. – Прочтет и поймет? Поймет и проникнется? Проникнется и отдаст сундучок?

– Что же еще остается, кроме надежды? – вздохнул Юрий Игнатьевич. – Ведь не изымать же фамильный предмет силой.

– Не нужно недооценивать силы, – сказал Валентин Брюквин и непринужденно перевел свое тело с ног на другие точки опоры, то есть на руки, и так, на руках, присоединился к прогуливающейся неподалеку дворничихе.

– Не нужно и переоценивать ее, то есть силу, – звонко засмеялись сестры Вертопраховы и, словно весенние газели, воздушными пируэтами и прыжками украсили тихую набережную.

Желтолицый фонарь в гуще листвы, за пыльным стеклом, заморгал, подернулся пленкой осенней (откуда бы?) влаги и погас.

Внезапно наступило утро трудового дня. Проехали на велосипедах почтальоны. Появился продавец парафинированных пакетов с молоком и кефиром. Из дверей вышли те, кому далеко ехать. Мелодично забормотал поблизости отбойный молоток. Приехал голубой самосвал. Участковый милиционер предложил товарищам с Ленфильма, то есть нам, закругляться в связи со срочным ремонтом энергетических коммуникаций.

В самом деле, надо было закругляться: обстановка более не располагала к развитию таинственного приключения. Мы с Геной пересекли канал и заглянули в мольберт Сиракузерса Под Вопросом. На листе добротного картона смелый художник изобразил пальму в виде долларового символа и пляж под пальмой, усеянный золотой россыпью долларовой гадости.

– Зачем же вы так искажаете реальность? – строго спросил Гена. – Вам позирует набережная ленинградского канала, а вы изображаете пальму и доллары.

– Зрение изменяет мне, – шумно вздохнул Сиракузерс Под Вопросом. – Вот принимаю для зрения пилюли «Циклоп», но они пока не действуют, дорогие сеньоры.

– Скажите, сеньор Сиракузерс, вы меня не узнаете? – спросил я.

– С этим делом у меня плохо, – виновато хихикнул мультимиллионер. – Мало кого узнаю. Хваленый экстракт «Меморус» на деле оказался простой жевательной резинкой.

– А что вас привело в наш город? Постарайтесь вспомнить. Быть может, вас интересует сундучок, в котором что-то стучит?

– О-о-o! – Щеки, нос, голова Сиракузерса превратились в сплошные «О», знак изумления и восторга. – Сеньоры, начинает действовать витамин «Джайнт»! Кажется, я действительно приехал сюда из-за какого-то сундучка. Кажется, мне обещали сундучок с несметными сокровищами. Так, так, так! Простите, господа, вы, должно быть, представители «Интер-миллионер-сервис»? Простите, я все вспомнил! Мне нужен телефон, телеграф, телетайп, телекс! Пардон, где ближайшая аптека?

С этими словами Сиракузерс Уже Не Под Вопросом подхватился, забыв о мольберте со своим шедевром, ринулся, покатился куда-то к Невскому.

На другом берегу канала участковый помогал Юрию Игнатьевичу Четверкину раскочегарить старину «Этриха».

Валентин Брюквин и сестры Вертопраховы, увлекшись демонстрацией силы и красоты, забыли о дворничихе в слуховых очках, а та, воспользовавшись этим, исчезла. Да-да, она исчезла, просто-напросто испарилась.

Автор не склонен сваливать всю вину за этот прорыв в сюжете на юных гимнастов. Конечно, это он, в первую очередь он сам виноват в бесследном исчезновении дворничихи на платформах. Великодушный читатель поймет и простит, но обескураженный автор временно удаляется, предоставляя событиям…