Доктор, с которым она сегодня разговаривала, пожал плечами и сказал, что мозг человека очень непредсказуем и чувствителен ко всему. Когда она спросила, вспомнит ли она те события когда-нибудь, врач ответил, что такое возможно, хотя маловероятно.

Прошел еще час, прежде чем слуга принес ужин. Она поела в одиночестве, затем взяла чашку с кофе и вышла на балкон, с которого открывался вид на сад внизу. Солнце недавно зашло, и жара уходила. Небо было подсвечено красным, почти как на Гавайях, но немного иначе, и Аравийское море сверкало темным пурпуром, отражая небо.

В сумерках Порт-Джафар переливался, словно драгоценное ожерелье. В отдалении торговые суда заполонили гавань в ожидании погрузки или разгрузки. У ее отца был дом на берегу, гораздо дальше отсюда. Бирюзовая вода там ласкала белый песок. Пока она росла, она любила этот дом больше всего. Вот почему она уехала на Гавайи.

Пока Изабелла пила кофе, ночь сгустилась, закат постепенно угас, превратившись в узкую красную ленту вдоль горизонта. А потом она почувствовала, что не одна. Она уже знала, кто это.

– Пришел, чтобы сбросить меня с балкона и покончить со своими неприятностями, Адан? – спросила она.

Он вздохнул у нее за спиной:

– Нет.

Она услышала, как он подошел ближе. Он переоделся в темную рубашку и джинсы. На его голове больше не было куфии. Изабелла не могла решить, что будоражило ее сильнее: его лицо, подчеркнутое темной одеждой, или пряди волос, обрамлявшие чеканные черты.

Как можно было позабыть такого мужчину? Забыть о сексе с ним, о том, как спала и просыпалась рядом, ела вместе с ним, разговаривала?

– Он плакал почти час, – сказал Адан без всяких вступлений. В его голосе слышалась любовь к сыну.

– Мне очень жаль, – ответила она. При мысли, что ее ребенок плакал, ком подступил к горлу.

– Он отказался есть, так был расстроен. Калила в конце концов все-таки уложила его. – Он провел рукой по волосам. – Не знаю, как ей это удалось.

Он повернулся к ней, облокотившись о перила балкона. Это был обычный жест, но в нем все казалось каким угодно, только не обычным. В линиях его тела, в движении его бровей и глубине взгляда было чувственное напряжение.

– Растить ребенка – нелегкое занятие, – продолжил он. – Дети привередливы, шумны, своенравны. Ты не ждешь от такого крохи стольких проблем. Это огромная ответственность.

– Я понимаю это, Адан. – Ее сердце застучало от его близости, от разговора об их ребенке. Словно они вдруг оказались на одной стороне. Но она понимала, что это только иллюзия.

Он запустил пальцы в волосы. Ей захотелось пригладить растрепавшиеся завитки, но она не стала этого делать.

– Он не знает тебя, – сказал он. – Если ты войдешь в его жизнь, а потом решишь, что ответственность слишком велика для тебя, ты больно ранишь его.

Изабелла сжала чашку.

– Я не сделала ничего плохого. Я не пыталась быть для него…

– Я знаю. – Он нервно вздохнул. – Калила рассказала мне, что произошло. Она шла коротким путем к детской, когда он услышал твое пение.

Она вспылила:

– Так зачем же ты здесь, если не для того, чтобы наказать меня? Я знаю, ты был бы счастлив, если бы меня не было, Адан. Но я существую. И хочу узнать своего ребенка.

Его глаза ярко горели в закатном свете. Рот сжался в тонкую линию. Ее взгляд задержался на этих твердых, чувственных губах. Они были такими ласковыми в поцелуе. Возбуждение, которое она ощутила при этой мысли, потрясло ее. Она сердилась на Адана, но ее тело реагировало на него так, что трепет желания превращался в мощный поток.

Как она может испытывать к нему такое, если он приводит ее в бешенство? Или ее тело помнило то, что забыло сознание?

Он подошел ближе, затем остановился, словно осознав, что сделал это против воли. Когда он заговорил, его голос был тихим и уверенным.

– Я здесь, Изабелла, потому что я принял решение.

Адан рисковал. Он понимал это. Когда он нес Рафика обратно в детскую, а малыш все плакал, желая еще послушать пение леди, он осознал, что не может изменить произошедшее.

Возможно, он был не прав, пытаясь держать Изабеллу подальше от Рафика.

Он не очень верил, что она вдруг станет прекрасной матерью, и не стал бы строить будущее Рафика на такой зыбкой почве. Но его сын еще совсем маленький, и в дальнейшем люди будут входить в его жизнь на короткое время и снова уходить из нее. Учителя, друзья. Даже Калила, которой из-за артрита скоро трудно будет заботиться о нем. Люди приходят и уходят. От этого Адан не сможет уберечь сына.

Изабелла смотрела на него сверху вниз, взгляд ее был обеспокоенным и грустным.

От нее все еще пахло тропическими цветами. Цветами, кофе и пряной сладостью кардамона, которым он был приправлен. Адану вдруг подумалось, что ее губы сейчас, наверное, сладкие и пряные на вкус.

– Что ты решил, Адан? – спросила она. Ее голос был густым и бархатным.

Он отбросил мысли о поцелуе.

– Я дам тебе провести с нами две недели. – Он решил, что единственный способ убедить ее, что она не создана для материнства, – позволить ей провести какое-то время с Рафиком. Она уже ушла однажды – не важно, по какой причине, – и сделает это еще раз. Она казалась совершенно спокойной, и все же от него не ускользнул едва уловимый вздох.

– Две недели, – твердо повторил он. – Но ты не должна говорить ему, что ты – его мать. Не нужно смущать его.

– Но я же действительно его мать, – ответила она.

– Условия таковы, Изабелла. Прими их или уйди.

Она откинула голову:

– Кем же я буду ему в таком случае?

Адан пожал плечами:

– Няней. Учительницей. Кем-то, кто не останется надолго.

Она поставила кофе на столик. Тонкий фарфор задребезжал, выдавая ее волнение. Или гнев. Он вынужден был признать, что она в состоянии справляться с нервами и сдерживать себя.

– И что будет потом?

– Там будет видно. – Это было все, что он мог ей сказать. Потому что, если бы он сказал о своей надежде развестись с ней через две недели, она наверняка решила бы бороться. Коронация в любом случае не была назначена в ближайшее время, потому что по законам Джафара был необходим хотя бы трехнедельный траур.

Она наклонила голову, обдумывая его слова, скрестив руки на груди. Адана охватила волна жара от того, как округлости ее грудей выступили в вырезе шелкового топа.

– Ты знаешь, что я соглашусь. Разве у меня есть выбор? Я сделаю все, чтобы быть с моим ребенком. И я забочусь о благе Рафика так же, как и ты. Я не скажу ему, что я – его мать.

Он наклонил голову:

– Спасибо.

– Это не ради тебя, – бросила она. – Это ради Рафика. Ты прав, его не нужно смущать сейчас. Он слишком мал, чтобы понять ситуацию, и я не стану использовать его в наших с тобой делах. Пока мы не уладим между собой все вопросы, жизнь Рафика должна оставаться прежней.

Она была так не похожа на себя прежнюю. Женщина, которая стояла перед ним, сверкала, словно фейерверк, рассыпая искры праведного гнева. А та женщина, которой она была раньше, покорно кивнула бы, принимая любое его решение.

Как Жасмин, подумал он. Нет, Жасмин была безупречна и совершенно не похожа ни на прежнюю Изабеллу, ни на теперешнюю. Жасмин не горела бы в ночи. Она бы мягко сияла. Она не стала бы бросать ему вызов.

Но в этом и не возникло бы необходимости. Он и Жасмин были друзьями. Между ними не могло быть никаких искр.

– Очень хорошо, – сказал он. – Завтра мы переезжаем в глубь страны, во Дворец Бабочек. Там меньше народу, меньше глаз.

Было лучше, чтобы о ее возвращении в Джафар не было широко известно. Его личный персонал знал об этом, разумеется. Но они были преданными людьми и умели держать язык за зубами. Он был публичный человек, но в этом деле он хотел сохранить конфиденциальность. Похоже, она поняла его и просто кивнула.

– Адан, – позвала она, когда он повернулся, чтобы уйти.

Он остановился: