Уже год и два месяца Шарль Лебо был секретарем у господина Дореля; кригс-комиссар был им очень доволен; он оказывал молодому человеку большое уважение во всех обстоятельствах.

Чопорное общество Квебека приняло молодого человека в свою среду; все его хвалили, для него были открыты двери лучших домов; если бы он не был так робок и — сказать по правде — наивен, то он легко бы мог, как сделали бы многие другие на его месте, изобразить из себя важную фигуру в колонии, тем более что никто не знал о способе его прибытия в Канаду. Известно было, что ему сильно протежирует барон де Водрейль, брат генерал-губернатора, а сам он был так скромен, умен и образован, поведение его было так безупречно, что везде его принимали с большим удовольствием.

Но Шарль Лебо был чистокровный парижанин; он обладал в высокой степени всеми достоинствами и недостатками уроженца большого города. В то время, к которому относится наш рассказ, парижанин был совсем особенное существо, странный фантастический характер которого представлял смесь всевозможных контрастов: легковерия, хвастовства, гордости, тщеславия, презрения и неведения всего, что не относится к городу, наивности, граничившей с глупостью, и к довершению всего крайней насмешливостью или, скорее, балагурством.

Все, что было в Париже или из Парижа, было хорошо и прекрасно, остальное все было вздор; вне Парижа не было спасения, весь мир вращался около этого величайшего солнца, грелся его лучами; парижанин никогда не решался выехать далее Сен-Клу, да вдобавок еще, предпринимая этот дальний вояж, принимал такие предосторожности, словно ехал в Америку. Он не имел никакого понятия о дереве, о зелени; как только он выезжал за заставу, все казалось ему странным и нелогичным; словом, парижанин того времени был настоящим типом беотийца; его можно было уверить в какой угодно нелепости, причем он, несмотря на природную хитрость, и не подозревал, что над ним смеются. В настоящее время характер парижан изменился, но сущность осталась прежняя.

Повторяем, Шарль Лебо был чистокровный парижанин. Со времени своей высадки в Квебеке он пребывал в постоянном удивлении, не понимая ничего, что вокруг него делалось, считая туземцев, которые ему встречались на улицах города, существами, лишенными всех благ и наслаждений в жизни, принадлежащими к низшей расе, умственные способности которой были только инстинктом, более или менее развитым; он считал их несчастными и глубоко жалел их.

Но когда молодой человек попадал в привычную для него среду, то снова делался человеком избранным, предназначенным по своему уму и образованию занять высокое место в свете, как только с него спадет парижский налет, налет густой и упорный, иногда скрывавший его лучшие качества и низводивший его до уровня самых безнадежных простаков.

Положение нашего героя становилось все приятнее и приятнее, когда несчастный случай еще раз выбил его из колеи и разрушил все его надежды.

Однажды в губернаторском доме был большой бал в честь дня рождения его величества короля Людовика XV. Самые знатные семейства не только Квебека, но также Триречья и Монреаля были приглашены на этот бал. Аристократия колонии, морские и сухопутные офицеры толкались в блистательно освещенных залах, наполненных хорошенькими женщинами — уроженки Канады очень красивы; франты — офицеры и чиновники всех отраслей гражданского и военного управления — так и летали от одной группы к другой.

Разумеется, граф де Меренвиль-Шалюс, графиня и ее прелестные дочери, а также и Марта де Прэль присутствовали на балу.

Шарль Лебо был немного знаком с графом, которому его представил господин Дорель; он несколько раз встречался с ним, и граф всегда относился к нему приветливо.

Бал был в самом разгаре, танцевали почти во всех залах; Шарль направился в ту, где находилась Марта де Прэль вместе с графиней и ее дочерьми, как вдруг услыхал, что она говорит какому-то офицеру, пригласившему ее на танец:

— Извините, сударь, я приглашена, и вот мой кавалер.

Морской офицер выпрямился, кусая губы, презрительно взглянул на молодого человека и сказал сквозь зубы, уходя и даже не кланяясь:

— Ну, конечно, рыбак рыбака видит издалека; маленькая бастардка непременно должна была предпочесть этого прощелыгу человеку с именем и гербом.

Как ни тихо было сказано это кровное и незаслуженное оскорбление, однако м-ль де Прэль услыхала и была поражена в самое сердце; она побледнела, глухо вскрикнула от стыда и гнева и без чувств упала на руки графини де Меренвиль.

К счастью, никто не догадался о причине обморока; его приписали жаре и духоте, царившей в залах; молодую девушку отнесли в комнату г-на де Водрейля, и бал продолжался.

Шарль Лебо тоже слышал слова, сказанные морским офицером, и, кроме того, заметил кинутый им на него презрительный взгляд. Убедившись, что Меренвили ушли и увели девицу де Прэль, он твердым шагом направился к офицеру, смеявшемуся и шутившему в группе молодых флотских и пехотных офицеров, и слегка дотронулся до его плеча.

— Это что еще значит? — спросил высокомерно офицер, оборачиваясь назад.

— Это значит, сударь, — отвечал Шарль, — что я не прощелыга, а вы нечестный человек.

— Что этот дурак говорит? — сказал офицер. — Хочет он, что ли, чтобы я велел его наказать своим лакеям?

— Не кричите так громко, сударь, — холодно и резко возразил молодой человек, — меня нельзя велеть наказать слугам, а вот я так накажу вас сам, если вы не извинитесь за свой поступок; вы сейчас поступили, как негодяй, вы меня понимаете, конечно?

Офицер побледнел от злости и поднял было руку, но молодой человек схватил ее и сжал, как в тисках.

— Считаю пощечину полученною, — сказал он глухим, угрожающим голосом, — теперь я к вашим услугам.

— Пожалуй, хоть сейчас! — вскричал офицер, вне себя от злости. — Хоть сейчас!

— Пойдемте, — холодно сказал молодой человек. При этой сцене присутствовало несколько офицеров; они поспешили вмешаться и предложили обоим уйти с бала, чтобы избежать скандала в доме губернатора колонии.

Офицеры и оба противника вышли незамеченными.

Ночь была прекрасная, хотя и холодная; луна ярко освещала довольно прозаический вид города; улицы были пусты, только довольно густая толпа упрямо-любопытных лиц толпилась перед домом губернатора: жители Квебека обыкновенно возвращались домой к тушению огней и сейчас же ложились спать; одним словом, во всем городе не было ни одного освещенного окна.

Противники и свидетели прошли наудачу несколько шагов, повернули направо и по странному случаю остановились как раз перед домом, где была квартира Шарля Лебо.

— Господа, — сказал капитан Руссильонского полка, пытливо озираясь кругом, — это место кажется мне удобным, как вы думаете?

Все остановились: их было человек двенадцать, сколько моряков, столько же и армейцев; выбрали место и беспристрастно сделали все приготовления к дуэли.

— Господа, позвольте мне сказать одно слово, — сказал морской офицер.

— Говорите, сударь, — отвечал за всех капитан.

— Господа, вы, разумеется, не сомневаетесь, что я горю нетерпением отомстить за нанесенное мне оскорбление, но я, во всяком случае, не могу драться с первым встречным, которому вздумается меня оскорбить; вы знаете, что я — граф Рене де Витре, капитан королевского фрегата «Слава», стоящего теперь на якоре в Монреале. Я должен знать, с кем предстоит мне скрестить шпагу и не унизит ли меня дуэль с человеком, который меня вызвал; привилегии дворянства на этот счет несомненны.

— Это правда; таково право дворянства, — довольно сухо отвечал старый капитан Шампанского полка, — привилегии вам благоприятны, хотя, по-моему, вам бы не следовало быть слишком разборчивым, потому что ваша честь слишком серьезно задета.

— Из-за этого дело остановиться не может, — гордо сказал молодой человек, делая шаг вперед, — хотя многие из вас меня знают отчасти, но я все-таки скажу, кто я. Меня зовут Шарль Лебо, я адвокат при парижском парламенте, состою секретарем при г-не Дореле, кригс-комиссаре Новой Франции; наконец, мой отец — капитан швейцарской сотни его величества короля Людовика XV, да хранит его Господь!