— Я никогда не видела его.

— И в то же время вы знаете, что у него был шрам. — Он неторопливо смерил ее с головы до ног подчеркнуто оскорбительным взглядом. — Вы были его любовницей?

Ужас в ее не правдоподобно расширившихся глазах был слишком естественным, чтобы посчитать его притворством. Остин почувствовал, как у него отлегло от сердца, но предпочел не задумываться почему.

— Любовницей? Вы с ума сошли? У меня было видение, я видела его…

— Да-да, именно так вы и сказали. И вы также умеете читать чужие мысли. Скажите мне, мисс Мэтьюз, о чем я сейчас думаю?

Элизабет колебалась, пытливо вглядываясь в его лицо.

— Я не всегда могу рассказать. И мне надо… дотронуться до вас.

Он протянул руку:

— Трогайте. Убедите меня.

Несколько мгновений она смотрела на его руку, затем кивнула:

— Я попытаюсь.

Когда его рука оказалась зажатой между ее ладонями, он закрыл глаза и нарочно постарался сосредоточиться на чем-нибудь пикантном. Он представил ее в своей спальне: ее освещают пляшущие золотистые огоньки в камине; он протягивает руку и расстегивает инкрустированную жемчугом пряжку, скалывающую прическу Элизабет, — шелковистые пряди струятся через его пальцы, падают на ее плечи и ниже, ниже…

— Вы думаете о моих волосах. Вам хочется потрогать их.

Его опалило жаром, и глаза чуть не вылезли из орбит. Первое, что он увидел, очнувшись, были ее губы — эти необыкновенные, созданные для поцелуев губы. Если он немного наклонится, он почувствует их вкус…

Она выпустила его руку.

— Вам хочется поцеловать меня.

Произнесенные ею едва слышным шепотом слова заставили его сердце забиться быстрее. Черт побери, конечно, ему хочется поцеловать ее! Ему необходимо. Он должен. Конечно, одного поцелуя хватит, чтобы удовлетворить необъяснимую жажду узнать вкус ее губ.

Уступив своему желанию, Остин больше не мог разбираться в своих чувствах или бороться с ними; он наклонился к ней.

Элизабет отступила.

Он приблизился, но она снова отступила. В ее выразительных глазах он увидел нерешительность. Черт, эта женщина ни разу не отступала перед ним, сталкиваясь с его гневом, сарказмом или подозрением! Но мысль о его поцелуе заставила ее отшатнуться.

— Что-то не так? — тихо спросил он, снова приближаясь к ней.

— Не так? — Она сделала шаг назад и чуть было не наступила на подол платья.

— Да. По-английски это означает «неладно». Вы, кажется… нервничаете.

— Нет. Конечно, нет, — возразила она, пятясь от него, пока не уперлась в деревянную стену. — Мне просто… э… жарко.

— Да, здесь очень тепло. — Два неспешных широких шага, и он оказался перед ней. Упершись локтями в стену по обе стороны от ее плеч, Остин лишил ее возможности двигаться.

Вздернув подбородок, Элизабет смотрела на него, как ему показалось, с прекрасно разыгранным вызовом, и лишь участившееся дыхание выдавало ее волнение.

— Если вы пытаетесь напугать меня, ваша светлость…

— Я пытаюсь поцеловать вас, что будет теперь намного проще, поскольку вы перестали ходить туда-сюда.

— Я не хочу, чтобы вы меня целовали.

— Нет, хотите. — Он придвинулся почти вплотную; аромат сирени опьянил его. — Вас когда-нибудь целовали?

— Конечно. Тысячу раз.

Вспомнив ее негодование, вызванное его вопросом, не была ли она любовницей Уильяма, он поднял бровь:

— Я имею в виду мужчину.

— О, сотни раз!

— Я не говорю про вашего отца.

— О, в таком случае… однажды.

Неожиданно это вызвало у него раздражение.

— В самом деле? И вам понравилось?

— Честно говоря, нет. Было как-то суховато.

— Ну, значит, вы не познали приличного поцелуя.

— А вы желаете показать мне, что такое приличный поцелуй?

— Нет. — Он наклонился и прошептал ей на ухо:

— Я собираюсь показать вам самый неприличный поцелуй.

Заключив Элизабет в объятия, он прижался к ее губам. Боже милостивый, она была совершенством! Губы мягкие, пухлые, теплые и восхитительные.

Когда он провел языком по линии ее сжатых губ, у нее перехватило дыхание. Ее губы раскрылись, и его язык очутился в сладостной теплоте ее рта. Земляника. Вкус земляники. Сладкий, ароматный, соблазняющий.

Остин крепко прижал к себе ее стройное обольстительное тело и наслаждался необычным ощущением, целуя такую высокую женщину.

Рассудок предостерегал его и требовал остановиться, но Остин не мог. Черт! Он хотел бы презирать себя за то, что целует ее, он не должен испытывать интереса к этой наивной девушке, раздражающей его своей невинностью.

Вместо этого он увлечен, возбужден и нетерпелив. Когда она робко дотронулась до его языка, из его горла вырвался глухой стон, и Остин, с силой прижавшись к ее губам, упивался ее дыханием, прерывавшимся легкими стонами. Он потерял всякое представление о месте и времени, способный думать лишь о женщине в его объятиях. Он ощущал ее теплоту и нежность, сладкое опьянение, легкий аромат цветов, исходивший от нее.

Возбуждение вызывало боль, а желание нарастало с такой силой, что он с трудом вырвался из чувственного плена. Он должен остановиться. Сейчас же. Иначе он овладеет ею прямо здесь, в конюшне.

Собрав остатки самообладания, он оторвался от ее губ.

Она медленно открыла глаза:

— О Боже!

Действительно — о Боже! Остин не задумывался над тем, чего он ожидал, но, уж конечно, не предполагал, что эта женщина пробудит в нем такую вспышку страсти и он целиком окажется во власти своих желаний. Сердце громко стучало у него в груди, руки дрожали. Вместо того чтобы удовлетворить его любопытство, ее поцелуй только разжег его аппетит, его желание, угрожая поглотить его самого.

Ее нежные груди прижимались к его груди. В паху пульсировала боль, и только приобретенная за годы привычка сдерживать себя позволила ему найти силы, чтобы опустить руки и на шаг отступить от нее.

Услышав ее глубокий прерывистый вздох, Остин почувствовал, что она потрясена не меньше его самого.

— Господи, — дрожащим голосом произнесла Элизабет, — я не предполагала, что неприличный поцелуй такой…

— Такой… какой?

— Такой… не суховатый. — Она еще несколько раз вздохнула, затем обратилась к нему:

— Теперь вы верите, что я читаю ваши мысли?

— Нет.

Кровь прилила к ее щекам, в глазах мелькнул гнев.

— Вы отрицаете, что вам хотелось поцеловать меня?

На мгновение его взгляд остановился на ее губах.

— Нет. Но любой мужчина захотел бы поцеловать вас.

И черт побери, он убил бы любого мужчину, который бы это сделал!

— Вы все еще намерены сейчас ехать верхом?

— Это вас совершенно не касается.

Элизабет только посмотрела на него и покачала головой:

— В таком случае мне остается лишь надеяться, что вы передумаете и прислушаетесь к моему предупреждению. И молиться, чтобы с вами ничего не случилось. По крайней мере сейчас нет дождя, как в моем видении, так что, вероятно, с вами все будет в порядке. На этот раз. Спокойной ночи, ваша светлость. Не буду больше беспокоить вас своими видениями.

Остин смотрел, как она исчезла в темноте, сдерживаясь, чтобы не броситься за ней. Что-то в ее голосе, когда она произносила последние слова, встревожило его. Запустив руки в волосы, он ходил взад и вперед. Черт бы все побрал, как она может думать, что он — что кто-нибудь вообще — серьезно воспримет ее видения и чтение чужих мыслей? Все слишком не правдоподобно и нелогично, чтобы обращать на это внимание.

Но он не мог себе не признаться, что в одном она была права: ему хотелось поцеловать ее. Хотелось так сильно, что он сам поразился. И теперь, после того как он узнал вкус ее поцелуя, ему хотелось повторить его еще раз.

И еще раз.

На следующий день рано утром Элизабет направилась к конюшне. После беспокойной ночи, пытаясь не думать о бурной встрече с герцогом, она стремилась поскорее выбраться из дома. Ездил ли он кататься? Полночи она пролежала, прислушиваясь, не пошел ли дождь, но погода, к счастью, оставалась хорошей. Она надеялась, что свежий воздух и прогулка верхом прогонят ее тревогу. На душе у нее лежала тяжесть от сознания, что она никогда не сможет убедить Остина в истинности своих видений.