Иногда так и случалось, но тому, что произошло, не находилось объяснения. Ведь генетически это невозможно. И все же люди существуют, как существуют погибшие корабли людей и гедов — блестящие замороженные радиоактивные склепы, дрейфующие в пустоте. Склепы, которые тоже ничего не могли объяснить.

Новости из Флота пахли отчаянием: еще одно сражение с людьми проиграно.

Их стратегия совершенно непредсказуема.

— Ключевой парадокс, — пророкотал Энциклопедист. — Солнечная сторона: люди используют насилие в отношениях друг с другом. Миновали низшую ступень эволюции. Внутривидовое насилие отрицательно влияет на вид в целом: оно истощает ресурсы и поглощает энергию. У видов с большим разнообразием генов оно ведет к уничтожению особей, наиболее способных к рождению новых идей, которые могли бы компенсировать недостаток единения внутри вида.

Темная сторона: люди достигли уровня технологии межзвездных полетов.

Следовательно, они применяют математику и логику. Они выигрывают сражения.

Они все еще существуют. И мы должны понять, почему. Мы должны разрешить Ключевой парадокс.

Тут Энциклопедист употребил редкую грамматическую конструкцию — она означала предварительное объяснение, которое подтверждалось фактами, но казалось логически абсурдным:

— У этого вида внутривидовое насилие и развитие межзвездной технологии взаимосвязаны со знаком плюс. Отсюда следуют уравнения… Как это происходит, неизвестно. Именно это мы должны выяснить.

Геды создали Энциклопедиста отчасти из органики, отчасти из всего остального; его мышление несло в себе черты мышления бесчисленных поколений гедов. Слегка помедлив, он проскрипел:

— Гармония поет с нами.

— Гармония поет с нами, — ответил за всех поэт Крак'гар.

— И пусть это длится вечно, — откликнулся Р'греф, едва достигший зрелости юнец, впервые участвующий в эксперименте вдали от родины.

— Это продлится вечно, — заключил Гракс. Он будет петь в гармонии с той женщиной, которая отвечала за всех «джелийцев». Он будет учить малышей так же, как поэт пишет стихи — по добровольному выбору, по велению сердца.

Ведь это отвечает нуждам всех гедов. Он мог бы стать поэтом, но ему нравилось быть учителем. Это он с тревогой и надеждой проектировал и создавал Дом Обучения.

Экран на стене показывал десятки людей, входивших в ворота в Эр-Фроу.

Геды понаблюдали за ними еще немного, а затем отключили изображение. Никто не мог сосредоточиться. В воздухе носились феромоны печали. Запах потери можно заглушить только Единением по погибшим в сражении. Все восемнадцать покидали комнату, поглаживая спины, ноги, руки, — геды шли совокупляться.

Сейчас они сольются воедино в холодной комнате, феромоны жалости окутают их, и смешанное в сосуде семя будет не выпито, а сожжено.

— Гармония поет с нами.

— Гармония поет с нами.

— И пусть это длится вечно.

— Это продлится вечно.

В зале остался только Энциклопедист. Он слушал и наблюдал, пропускал через себя миллионы битов информации о городе людей, он искал ответ на все новые и новые вопросы.

— …Внутривидовое насилие людей и создание межзвездных двигателей положительно взаимосвязаны…

Как, почему — неизвестно. Но нужно обязательно дать ответ.

Они передвинули солнце!

Эйрис стояла в воротах, задрав голову. Мимо нее через арку шли делизийцы и глазели на незнакомый диковинный город. Они пихались, злились, кричали, а Эйрис все стояла и стояла, не замечая ничего вокруг, в смятении без конца повторяя: «Они передвинули солнца».

Когда она шагнула в распахнувшиеся ворота Стены, начиналась Первоночь.

Женщина-стеклодув не знала, сколько времени проспала в том футляре, не помнила, как туда попала, но пока гед говорил с проснувшимися делизийцами, Эйрис успела заметить светлоглазого солдата, который купил ей жетон. Тогда на его подбородке торчала небольшая, однодневная щетина, сейчас она такая же, значит, все еще длится Первоночь, в крайнем случае Темный день. А небо над Эр-Фроу напоминало небо Третьедня, слишком пасмурное, чтобы разглядеть солнце, но это, без сомнения, день. В теплом воздухе чувствовалась нежность раннего Первоутра.

Сутки смоделированы в соответствии с потребностями вашего тела — шестнадцать часов света, потом восемь часов темноты — так сказали им геды.

Трехглазые. И сдвинули солнце. Но ведь это невозможно! Вероятно, геды устроили это как-то по-другому. Но как? Как они создали новое небо? Можно сложить чудесные стены — но как изменить небо?

Вытянутая шея заныла, Эйрис опустила голову. Разные чувства постепенно сменяли друг друга: благоговение вытеснило страх, а его — что-то сокровенное, едва ощутимое. Делизия отвергла ее, отняла у нее Эмбри, воспользовалась своей силой и разрушила ее жизнь. Но Эр-Фроу бесконечно превосходит Делизию, по сравнению с ним ее родной город напоминает навозную яму.

Эр-Фроу — это нечто совершенно невообразимое. Здесь нет беленых зданий с куполами, сверкающими под палящим солнцем, и высоких стройных минаретов, нет садов, базаров, огороженных стеклодувных, кожевенных и точильных мастерских. На мгновение Эйрис показалось, что она снова очутилась в вельде — но в вельде прирученном, спланированном и со всех сторон огороженном стенами.

Эр-Фроу был уголком дикой природы. Серая Стена окружала могучие деревья и кустарники, растущие в беспорядке, тут и там высились скалы и протекали ручьи. Глядя на город от восточной стены, Эйрис увидела рощу старых деревьев. Между деревьями, которые росли почти вплотную друг к другу, зеленели заросли низкорослого кустарника, поляны с высокой, по пояс, травой. Однако не все здесь напоминало вельд. Эйрис заметила колючий кустарник, но не кембури, множество диких цветов, но не ядовитую спираль.

Длинные стрельчатые листья деревьев доставали до земли, но не было и следа тех растений с мясистыми краями, вздымавшимися и опадавшими вокруг центрального зева. Справа журчал быстрый прохладный ручей, пожалуй, слишком быстрый для ручья, бегущего по поляне, и слишком чистый для глинистого русла.

Прошелестел ветерок, такой душистый и свежий, словно только что вместе с Эйрис проснулся после долгого сна. Умытый дождем лес заполнял всю территорию Эр-Фроу, нависал над стенами. В нем кипела зеленая жизнь. По траве пробежала рябь, словно природа испугалась внезапного нашествия людей, направлявшихся к колючим кустам. Но растения не прятались и не волновались, как это обычно случалось в преддверии Первоночи. И повсюду через море бескрайней зелени бежали тоненькие ленты дорожек серого металла. Безупречно ровные, они вились во всех направлениях. Сквозь зелень Эйрис разглядела, что дорожки ведут к громадным металлическим зданиям, возведенным вдоль южной стены.

Зеленая растительность, серый металл. Когда арка за Эйрис сомкнулась, стена стала абсолютно ровной, как будто здесь никогда и не было входа.

Эйрис присела на корточки и прикоснулась к стене, ощутив знакомую слабую дрожь.

— Тебе больно? — спросил кто-то.

Эйрис оглянулась. Перед ней стоял мрачный солдат, которого она раньше видела в лагере.

— Нет, я… Что они сделали со светом?

Он безразлично взглянул на небо.

— А что с ним такое?

— Сейчас не может быть Первоутро — прошло слишком мало времени. В лагере у тебя на подбородке была щетина, и она с тех пор совсем не отросла…

Солдат потрогал подбородок, внимательнее посмотрел на Эйрис и заговорил о другом:

— Все отправились занимать комнаты. Здесь не следует ходить в одиночку.

Возле северной стены — джелийцы. Ты не больна?

— Нет. — Эйрис выпрямилась.

— Тогда иди к нашему кварталу, стеклодув. Мы еще не успели расставить часовых. Идем, я провожу тебя.