Луи спрятал улыбку.

– Но, бабушка, ведь сегодня у нас особенный ужин?

– К несчастью, да, – отозвалась пожилая женщина и повернулась ко мне. – Луи также настоял на том, чтобы в меню сегодня были акадийские блюда.

– Я сам ей скажу, – пылко заговорил тот. – Мы начнем с ракового супа, затем будет гумбо с уткой. А на десерт я заказал апельсиновое крем-брюле, любимое блюдо в Новом Орлеане.

– Звучит замечательно, – сказала я. Миссис Клэрборн тяжело вздохнула, потом неохотно кивнула, и ужин начался. Хозяйка дома говорила мало. Луи хотел узнать о моих картинах и попросил меня описать ту, что была продана через художественную галерею во Французском квартале. Он никогда не был на протоке и хотел послушать о жизни на болотах. Множество раз, пока мы беседовали, миссис Клэрборн прищелкивала языком и неодобрительно поглядывала на меня, особенно когда я описывала бабушку Катрин и ее знахарство.

– Интересно, смог бы знахарь помочь мне вновь видеть, – громко заметил Луи. Его бабушка в ответ разразилась целой тирадой:

– Я не пущу шарлатанов в этот дом. Вся округа наводнена лжелекарями и бездельниками. К сожалению, река привлекает людей такого сорта с тех пор, как появились первые колонисты. У тебя лучшие доктора.

– Которые мне ничем не помогли, – с горечью заметил Луи.

– Они помогут. Мы должны… – миссис Клэрборн замолчала, не закончив фразы.

Луи медленно повернулся к ней и улыбнулся:

– Верить? Это ты собиралась сказать?

– Нет. Да. Верить в науку, в медицину, а не в мумбо-юмбо. В следующий раз, знаешь ли, мы будем ужинать с человеком, верящим в вуду, – бросила миссис Клэрборн. Я затаила дыхание. На мгновение воцарилась тишина, потом Луи рассмеялся.

– Как ты заметила, у моей бабушки обо всем строгие суждения. Так легче жить, – печально добавил он. – Мне самому и думать не нужно.

– Никто никогда не говорил, что ты не можешь думать сам, Луи. Разве я не согласилась пригласить эту юную леди на ужин?

– Да. Спасибо, бабушка. – Луи повернулся ко мне. – Тебе понравилась еда?

– Это было божественно.

– Так и должно было быть. У меня самый лучший повар в Батон-Руже.

– Тебе хочется послушать, как я играю? – спросил Луи.

– С удовольствием послушаю.

– Хорошо. Ты извинишь нас, бабушка?

– Я приказала школьному шоферу заехать за девушкой ровно в девять. У учениц «Гринвуда» есть домашние задания, и у них строго определенное время для отхода ко сну.

– Я сделала все домашние задания, – быстро вставила я.

– Но тебе все-таки следует вернуться пораньше в твое общежитие, – настаивала миссис Клэрборн.

– Который сейчас час, бабушка? – поинтересовался Луи. – Который час? – требовательно повторил он. Я затаила дыхание. Неужели она скажет: пять минут третьего?

– Отис, который час? – окликнула миссис Клэрборн дворецкого, стоящего в дверях.

– Половина восьмого, мадам.

– Тогда у нас достаточно времени, – констатировал Луи. – Пойдем в музыкальный салон. – Он встал.

Я посмотрела на миссис Клэрборн, сидевшую с очень несчастным видом, и тоже поднялась с места.

– Благодарю вас за превосходный ужин, миссис Клэрборн.

Ее тонкие губы изогнуло гротескное подобие улыбки.

– Да, пожалуйста, – быстро откликнулась она. Луи согнул локоть, и я, обойдя стол, просунула свою руку под его.

– Так, любимые духи бабушки, – заметил он с улыбкой. – Кто-то тебе подсказал, не правда ли?

– Миссис Пенни, наша экономка, – призналась я. Луи засмеялся и повел меня из столовой в свою студию. Он так уверенно шел по дому, словно все видел. Когда мы вошли в комнату, молодой человек без колебаний подошел прямо к роялю.

– Садись рядом, – предложил Луи, давая мне место на своей скамеечке. Я села, и он заиграл что-то нежное и негромкое. Казалось, мелодия перетекала на клавиши из его пальцев. Его тело слегка покачивалось, плечом он касался моего плеча. Я смотрела на его лицо, пока он играл, и заметила легкие движения его губ и век. Луи доиграл пьесу до конца, но его пальцы оставались на клавишах, словно музыка все еще изливалась из него.

– Как красиво, – негромко проговорила я.

– Мой преподаватель музыки… обычно он так серьезен… считает, что моя слепота заставляет меня играть эмоциональнее. Иногда в его голосе почти слышна зависть. Он как-то признался мне, что надевает на глаза повязку, когда играет в одиночестве. Представляешь?

– Да.

Его пальцы лежали на клавишах, его тело чуть наклонилось вперед, чтобы он мог снова начать играть, но вместо этого Луи продолжал говорить:

– Никогда раньше… девушка… молодая женщина… не была так близко ко мне, – признался он. – Никогда так близко.

– Почему? Луи засмеялся.

– Почему? – Его улыбка увяла. – Не знаю. Наверное, я боялся.

– Боялся?

– Быть в невыигрышном положении. Ради моей бабушки, куда в большей степени, чем ради самого себя, я делаю вид, что со мной все в порядке. Конечно, она никогда не видит, как я нащупываю себе дорогу. Я в этом уверен. Она не слышит моих рыданий. Я и не помню, когда в последний раз бабушка видела меня плачущим. Мы тут все притворяемся. Я уверен, что ты заметила. Мы делаем вид, что все отлично. Как будто ничего не произошло. Но я устал притворяться, – заявил он, поворачиваясь ко мне. – Мне хочется немного реального. Разве это плохо?

– Конечно нет.

– Когда ты в первый раз пришла сюда, я что-то услышал в твоем голосе, что-то честное и правдивое, отчего почувствовал себя лучше, что дало мне надежду. Это было так, словно… я мог видеть тебя, – говорил он. – Я знаю, что ты красива.

– Да нет, это не так. Я…

– Нет, ты красива. Я могу распознать это по тому, как с тобой говорит бабушка. Моя мать была красивой, – быстро добавил Луи. Я перестала дышать. Мое сердце заколотилось. Не собирается ли Луи рассказать мне ту трагическую историю? – Ты не будешь возражать, если я дотронусь до твоего лица, волос?

– Нет, – ответила я, и его пальцы, прикоснувшись к моим вискам, медленно, осторожно очертили линии моего лица, пробежали по губам и спустились к подбородку.

– Красавица, – шепнул Луи. Он прищелкнул языком. Кончики его пальцев заскользили вниз по моей шее, дошли до ключицы. – У тебя такая мягкая кожа. Можно мне продолжить?

У меня перехватило горло. Сердце тяжело билось в груди. Я смутилась, но боялась противоречить ему. Он казался таким отчаявшимся.

– Да, – шепнула я. Его пальцы скользнули по краю выреза и нащупали ложбинку между грудями. Дыхание Луи участилось. Его ладони обняли мои груди, пальцы шевелились так, словно он был скульптором, ваяющим их. Потом он коснулся моих ребер, талии, и пальцы его снова поднялись вверх. Он накрыл ладонями мою грудь.

И вдруг отдернул их, словно его ударило током, и опустил голову.

– Все в порядке, – сказала я. Вместо ответа Луи положил руки на клавиши и заиграл, на этот раз громко и твердо. По его виску заструился пот, дыхание участилось. Он явно пытался вымотать себя. Наконец музыка оборвалась, Луи ударил ладонями по клавишам.

– Прости меня, – заговорил он. – Мне не следовало просить бабушку приглашать тебя сюда.

– Почему?

Он медленно повернул голову.

– Потому что это сущая мука, – ответил Луи. – Мне скоро тридцать один, а ты первая женщина, к которой я прикоснулся. Бабушка и моя кузина держали меня в нафталине, – с горечью добавил он. – Если бы я не вышел из себя, бабушка вряд ли пригласила бы тебя сегодня.

– Это ужасно. Вы не должны быть пленником в собственном доме.

– Да, я своего рода узник, но не этот дом – моя тюрьма. Мои собственные мысли не дают мне покоя! – воскликнул он, закрывая лицо руками. Луи глубоко вздохнул. Я положила руку ему на плечо. Он оторвал руки от лица и спросил:

– Ты не боишься меня? Я не вызываю у тебя отвращения?

– Что вы!

– Ты испытываешь ко мне жалость, так? – с горечью спросил Луи.

– В какой-то мере, да, но я также ценю ваш талант, – добавила я.

Выражение лица Луи смягчилось, он перевел дух.