Религия становится в истории, во-первых, за счет исторического развития человеческого духа во взаимодействии внешних побуждений и задатков, в котором последние актуализируются под влиянием такого взаимодействия; во-вторых, при наличии таких задатков, определенные отрезки истории постижимы как явления священного, познание которого в большей или меньшей мере зависит от первого момента; в-третьих, на основе первого и второго, в познании, душе и воле утверждается их общность со священным. Так что религия является и целиком порождением истории, ибо лишь в истории развивается способность познания священного, и явлением священного на некоторых отрезках истории. Не существует «естественной» религии в противоположность исторической; тем более нет врожденной религии[137].

Априорные познания не принадлежат к тем, которые имеют любые разумные существа (они были бы тогда «врожденными»), но к тем, которые такое существо может иметь. Высшие априорные познания таковы, что их может иметь каждый, но не за счет одного лишь своего опыта — они «пробуждаются» в нем под воздействием другого, более к ним способного. Общей «предрасположенностью» здесь оказываются лишь общая восприимчивость и принцип суждения, но не само познание, не способность его самостоятельного осуществления. Оно доступно только «одаренным». Однако «одаренность» эта есть не просто более высокая ступень или потенция в реализации общей для всех предрасположенности. Отличие здесь не только по уровню, но и по роду. Ясность видения относится к области изобразительного искусства. То, что у большинства выступает только как восприимчивость, сопереживание, оценка на основе развитого вкуса, на ступени художника становится изобретением, творением, композицией, т. е. самодеятельным и гениальным свершением. В случае музыкальной предрасположенности более высокая ступень или потенция также отличается от более низкой: простая способность переживания музыки явно отлична от способности ее исполнения или сочинения.

Нечто сходное мы обнаруживаем и в области религиозного чувства, религиозного опыта и творчества. В массе тут также есть лишь предрасположенность к восприимчивости, т. е. пробуждаемость к религии, способность свободно распознавать ее и судить о ней. Иначе говоря, общей предрасположенностью является «дух» в форме testimonium spiritus[138]. Более высокая ступень и потенция невыводима из простой восприимчивости — это ступень пророка, т. е. того, кто наделен способностью духа к «голосу изнутри» и дивинации, а потому обладает религиозной продуктивностью.

Но над этой ступенью высится третья — со своим мышлением и своими чаяниями. Она так же невыводима из второй ступени, как та из первой. Это ступень Того, кто, с одной стороны, наделен всей полнотой духа, а с другой — лично и делами своими становится объектом дивинации явленного священного.

Только Он уже более чем пророк. Он — Сын.

Карл Луи Рудольф Отто (25.09.1869, Пайне — 07.03.1937, Марбург) родился в большой семье владельца пары небольших фабрик — у него было 12 братьев и сестер. Сначала он учился в начальной школе родного городка, затем в гимназии в расположенном неподалеку Хильдесхайме, куда переехала семья. Вскоре после переезда умер его отец. Пастором он решил стать еще в начальной школе. Замкнутый, погруженный в себя и в книги ребенок увлекался литературой (как отечественной немецкой, так и английской), был лучшим в классе по физике, тогда как преподавание Закона Божьего по школьной программе вызывало у него раздражение и скуку. Гимназисты той эпохи чувствовали себя более «продвинутыми», чем учителя, и вели споры относительно материализма и дарвинизма. «Расколдование мира» бодро шло по Европе. Поступив на теологический факультет в Эрлангене, Отто слушает, наряду с необходимыми для будущего пастора предметами, ряд курсов по философии (еще больше их будет в Гёттингене, где он проучился несколько семестров). Защитив первую диссертацию (Promotion) о лютеровской трактовке Св. Духа, он становится приват-доцентом в Геттингене; среди читаемых им курсов лекций преобладают исторические и философские (включая курс о материализме того времени). Философские по содержанию курсы лекций он читал и в университетах в Бреслау (1914–1917) и в Марбурге (1917–1929).

Этот интерес к философии и к истории был характерен для всего немецкого протестантизма XIX столетия. Отчасти это связано с настоящим расцветом исторической науки в Германии (достаточно упомянуть имена Ранке, Дройзена, Моммзена), который затронул и историю церкви. Старшими современниками Отто были замечательные историки христианства — Ритчль, Гарнак, Трёльч. Сам он примкнул к возникшей в конце XIX в. Школе истории религии, которая в известной степени обособилась от господствовавшей тогда так называемой «либеральной» теологии. Прилагательное «либеральный» употребляется сегодня почти исключительно в политическом и экономическом значениях. Большинство протестантских богословов XIX в. (как, впрочем, и Отто) были людьми, политические воззрения которых были, скорее, консервативными, а «либерализм» их проявлялся в свободном обсуждении догматов, в стремлении найти присущую природе человека «естественную религию». Родоначальником «либеральной» теологии был Ф. Шлейермахер, который в «Речах о религии» (1799) провозгласил истоком религии особого рода чувство зависимости человека от первоначала всего сущего. Данная Лютером свобода исследования привела ряд протестантских богословов к отрицанию всякой догматики, к сведению религии к моральному чувству. Для виднейшего представителя «либеральной» теологии А. фон Гарнака «мораль и религия соединены Христом»: «религию можно назвать душою морали, а мораль — телом религии»[139]. Вся мифология устранялась из религии как нечто несущественное, тогда как главным в христианстве провозглашалась нравственная идея. Эта вневременная идея присуща и прочим религиям, но в них она просто хуже выражена. Иными словами, христианство предстает как некое философское учение, истинность которого доступна нашему разуму и помимо церкви. К.Барт в своей истории богословия XIX в. не случайно причислил к ведущим представителям «либеральной» теологии и Гегеля, и даже Фейербаха: для первого религия и философия имеют одну и ту же истину, только религия пользуется языком образов, тогда как философия — языком понятий; второй вполне в духе Шлейермахера считал сущностью христианства чувство зависимости сына от отца.

Школа истории религии не порывала с «либеральной» теологией в своем стремлении найти вневременную сущность религии, но она, по замечанию Р. Бультмана, «видит самое существенное в Новом Завете не в его религиозных и нравственных идеях, а в его религии, его благочестии»[140]. Догматика для этой школы также не слишком важна, поскольку религиозная жизнь определяется прежде всего особого рода переживаниями. Высшим выражением религии поэтому становится мистика.

Книга Отто «Священное» не раз характеризовалась как «теологический бестселлер XX века»; ее читатели 20-х гг. в Германии и 50-60-х гг. в англоязычных странах видели в ней прежде всего обоснование некой вне-конфессиональной мистической доктрины. Слова «мистика», «экстаз», «иррациональное» периодически становились интеллектуальной модой в Европе и в Америке. Однако было бы явной ошибкой сведение позиции Отто к такого сорта «мистике». Он специально оговаривает то, что иррациональное и рациональное неразрывно связаны в религии, но о рациональной составляющей сторонники «естественной религии» и протестантские богословы XIX в. написали многие тома, а потому он сосредоточил внимание только на иррациональном начале.

Собственно говоря, исходным пунктом исследований Отто является обнаружение им границ рациональной теологии Канта и Фриза — этому посвящена его первая значительная монография. Религиозное переживание не сводится к прочим человеческим высшим чувствам (не говоря уж об инстинктах, социальных интересах и т. п.); если такое сведение невозможно, то первой задачей становится феноменологическое описание, установление неких всегда в нем проявляющихся априорных структур. Я. Фриз ввел в оборот понятие Ahndung, производное от Ahnung (предчувствие, догадка, постижение) и обозначающее особого рода чувство, свидетельствующее об объективной реальности улавливаемого предмета. Если для Фриза это чувство относилось прежде всего к постижению эстетической ценности, то Отто стал использовать его применительно к религиозному чувству. В такого рода переживании благочестивая душа со всей очевидностью познает Бога как нечто «нуминозное», т. е. вызывающее одновременно страх и трепет перед лицом «Бога живого» (tremendum), и восхищение в любви (fascinans). Иначе говоря, уже в книге, посвященной рациональной теологии Канта и Фриза, он сформулировал ряд центральных тем своего главного произведения.