«Неопытные молодые женщины полагают, что для того, чтобы сохранить целомудрие, следует кричать о помощи и сопротивляться соблазнителям. Ничуть не бывало: они останутся столь же непорочны, если молчат и не сопротивляются. Грехом является только преднамеренность. Если бы Сусанна выполнила желание старцев, внутренне в этом не участвуя, на ней не было бы никакого греха». «Молодая женщина может, не совершая греха, надевать на себя украшения, чтобы вызвать плотское желание мужчин, может румяниться, душиться, носить драгоценности, одевать тонкие легкие одежды, через которые просвечивает грудь, обрисовываются формы тела и даже угадывается обитель стыда, если это обусловлено модой».
"Мужчина не совершает греха, будь он даже монах или священник, входя в дом разврата, дабы проповедовать нравственность заблудшим душам, хотя весьма вероятно, что он подвергнется искушению и позволит соблазнить себя жрицам любви.
Намерение, приведшее его в храм распутства, предохраняет его от греха. Слуга, который ради хлеба насущного служит развратному хозяину, может выполнять самые мерзкие функции, не лишаясь божьей милости. Точно так же и служанка может без дурных последствий для себя содействовать интригам своей хозяйки, впускать любовников без ведома отца или мужа, передавать любовные письма и выполнять другие поручения подобного рода". «Публичная девица на законном основании может требовать оплаты за свой труд при условии, что цены не будут завышены. То же относится к любой девушке, тайно занимающейся проституцией».
"В некоторых случаях кража не является грехом. Жена может втайне от мужа брать из общей кассы столько денег, сколько найдет нужным для благочестивых деяний.
Она может его обкрадывать, используя деньги на игры, туалеты и даже для оплаты любовников, но при условии, что отдаст половину денег церкви. Дети могут на тех же условиях обворовывать родителей, похищая и тратя на свои мелкие удовольствия столько денег, сколько им позволят обстоятельства. Прислуга может обкрадывать хозяев, компенсируя недостаточное жалованье, но делиться при этом со священниками. Каждый, кто обкрадывает богача, не причиняя ему большого ущерба, получает право законной собственности. Если часть присвоенных средств он тратит на святые дела, он смело может заявить правосудию, что ничего не похитил". "Если совесть человека не выносит ложной клятвы, он может, произнося слова, незаметно исказить формулу и остаться безгрешным. Например, вместо «juzo», что означает «клянусь», можно произнести «izo», что значит «горю». И грех приносящему клятву будет прощен. Разрешается также приносить присягу без всякого намерения соблюсти ее.
Если судья потребует соблюдать присягу, можно отказаться, произнеся «Я ничего не обещал». Без этой уловки нам пришлось бы платить, когда мы не хотим тратиться, или жениться на девушке, которую не хотим брать в жены".
"Если вы, законно защищаясь, убили человека, вы вправе утверждать под присягой, что никого не убивали, делая мысленную оговорку: «Если бы он на меня не напал».
Если отец застал вас в комнате дочери и заставляет вас жениться на ней, вы можете смело поклясться, произнося про себя: «Если меня заставят или если она мне впоследствии понравится». Торговец, которому слишком дешево платят за товар, может пользоваться фальшивыми гирями и отрицать это перед судьей, говоря про себя: «Покупатель не пострадал». Можно даже придумывать вымышленные факты и без всяких угрызений совести получать деньги за лжесвидетельство при условии, что часть денег будет отдана церкви".
«Если монах, знающий о том, какая опасность подстерегает его, если он будет застигнут во время прелюбодеяния, входит вооруженный в комнату к своей возлюбленной и убивает мужа при самозащите, он может продолжать исполнять церковные функции. Если священник у алтаря подвергается нападению ревнивого мужа, он вправе прервать обедню для того, чтобы убить нападающего, и затем без перерыва, с руками, обагренными кровью, вернуться к алтарю и продолжить службу».
«Мужу не дозволяется до приговора судьи убивать свою жену, а отцу свою дочь, застигнутую во время прелюбодеяния. В противном случае они совершат смертный грех, даже если бы виновные продолжали свои забавы в их присутствии. После вынесения приговора отец и муж могут убить жену или дочь, ибо они тогда становятся добровольными исполнителями приговора. Тогда они палачи, а не мстители».
«Сын может желать смерти отца, чтобы воспользоваться наследством, мать может желать смерти дочери, чтобы не кормить ее или не давать приданого. Священник может желать смерти своего епископа в надежде стать его преемником, потому что мы сильнее хотим блага для себя, чем зла ближнему… Сын, убивший отца в пьяном виде, может радоваться богатству, которое ему достанется, и его радость не будет предосудительной. Сын может убить отца, если тот проклят или объявлен изменником государства или религии». «Дети-католики обязаны доносить на своих родителей-еретиков, хотя и знают, что ересь повлечет за собой смертное наказание. Если же они живут в протестантской стране, то могут без страха и упрека задушить родителей».
Таковы были доктрины общества Иисуса. К счастью, человеческая мысль уже начинала эмансипироваться, и недостаточно уже было человеку носить рясу, чтобы его утверждения воспринимались как непреложные истины.
Критический вольнолюбивый дух уже не был исключительной монополией немногих эрудитов, мало-помалу он захватывал массы, и поэтому иезуитские доктрины были оценены по достоинству.
Бузенбаум, один из авторов «Трактатов о морали», откуда мы позаимствовали приведенные отрывки, сохранял руководство двумя коллежами, несмотря на то что предавался самому безудержному распутству. Пьяница он был горький; очевидно, потому он и написал в одном из своих сочинений: «Можно, не совершая греха, пить сверх меры, лишь бы уметь остановиться, пока отличаешь человека от воза сена».
Знаменитый Эскобар заходил еще дальше, утверждая в своих писаниях и речах, что в акте мужеложества нет ничего предосудительного!
Отец Гимениус писал, что для спасения души не обязательно верить в таинства святой троицы, и прибавлял: "Христианская религия является предметом веры, ибо она зыбка и неопределенна. Больше того, те, кто признает, что религия эта является до очевидности истинной, тем самым вынуждены признать, что она до очевидности ложна. Откуда можно знать, что из всех религий, которые существовали или существуют на земле, религия Христа является правдоподобной? Были ли предсказания пророков внушены духом божьим? Истинны ли чудеса, приписываемые Иисусу Христу? Я утверждаю обратное!
Но нет ничего предосудительного в том, чтобы заставить простых набожных людей верить во что-нибудь ложное. Вот почему я признаю евангелие и все священные книги!" Отец Тамбурини выражал примерно ту же мысль: «В религии, как и во всяком другом предмете, дозволено следовать то одному, то другому вероятному суждению: возможно, что Христос сделался человеком, возможно, что Юпитер превратился в быка. Должен ли я верить этому? Да! Противоположное одинаково вероятно, и я равно могу утверждать и то и другое».
Авторы этих теорий не собирались колебать веру «простых набожных людей», о которых с таким великолепным презрением говорит отец Гимениус. Впрочем, для того чтобы прозреть, нет ничего более действенного, чем услышать признания самих духовных лиц, считающих религию ложью и намекающих, что священники являются простыми обманщиками. Поэтому мы так старательно воспроизвели тексты из сочинений иезуитов.
