Довольный архиепископ Бодзанта, когда закончилась служба, утирал платом взмокшее в духоте лицо, оглядывался победительно. Сегодня в один день они совершили то, что орденские рыцари не смогли содеять за целое столетие! Теперь осталось склонить под власть папского престола упрямых схизматиков Москвы, и разделенная некогда церковь объединится вновь! Он уже забыл, как метался между великопольской шляхтой и малополянами, как благословлял на престол Семка-Земовита, все забыл! Он торжествовал нынче! Ян Радлица поглядывал на него сомнительно, снизу вверх, в отличие от Бодзанты прекрасно понимая, что склонить даже к унии с Римом московских схизматиков будет далеко не просто, что по всей Европе тлеют ереси, грозящие сугубым расколом церкви, но и он еще не предвидел Лютера, как и Гуситских войн, и не мог вообразить, что даже на то, чтобы привязать к Риму Галицкую и Червонную Русь, потребуются не годы, века, а от попытки обратить одним махом в «латынскую веру» всех православных великого княжества литовского через немногое количество лет придется и вовсе отказаться… Но успеху дня сего радовался неложно и он, и в душе Радлицы росло примиряющее, надмирное чувство: с крещеным Ягайлой его девочке-королеве, дочери высокочтимого им Людовика, будет уже не столь одиноко и страшно!

Обряд венчания был назначен на воскресенье, восемнадцатого февраля, ровно через два дня после крещения. Все делалось с прямо-таки необычайною быстротой.

До обряда венчания требовалось объявить о расторжении прежнего брака. Ядвига должна была прилюдно отречься от своего австрийского жениха и заявить, что она согласна на брак с Ягайлой.

Церемония происходила всенародно в Краковском кафедральном соборе, и Ян Радлица впервые по-настоящему испугался за свою подопечную, когда увидел ее побледневшие, мертвые под слоем румян щеки, ее лихорадочно обострившийся взор. Но нет, церемония прошла успешно. Ядвига сказала то, что ей велено было сказать, громким и ясным голосом, утишая зловещий шепот по углам храма. Многие ждали скандала или какой иной неподоби во время отречения, не веря в согласие Ядвиги порвать с Вильгельмом. В любовную драму юной королевы неволею был вовлечен весь город, и о Вильгельме с Ядвигою судачили по всем обывательским дворам.

И когда Ядвигу под руки выводили из собора, Ян Радлица ужаснулся вновь. С таким лицом, как у нее, уходят разве в монастырь или на казнь, а отнюдь не готовятся к торжествам брачным.

По-разному и от разных причин приходит к человеку впервые ощущение зрелости. Это чувство может и не появиться вовсе, ежели слишком забаловала и продолжает баловать и баюкать жизнь. Тогда возможно и до седых волос оставаться в недорослях. Оно может являться постепенно, с ростом ответственности. Но на Ядвигу зрелость свалилась сразу, как обрушивается ледяной поток, как внезапная гибель любимых, как крушение. И верно, мысли были в тот вечер у нее не о свадьбе — о монастыре. Ядвига молилась, и свадьбу, на которую дала согласие, воспринимала теперь только как жертву: Господу и стране. Ибо никому, никому на свете, даже Вильгельму, не нужна была девочка-Ядвига, нужна была лишь королева польская. А тогда Ягайло еще и откровеннее Вильгельма! Он ехал жениться на королеве и был, кажется, изумлен ее красотой. (Так, во всяком случае, шептали ей все камеристки.) Он взял бы ее и худую, и кривую — всякую. Он, по крайней мере, честен! Честнее тебя, Вильгельм, так и не решившийся похитить, умчать свою венчанную жену, маленькую Ядвигу, забывши про корону и трон! Какой же ты рыцарь, Вильгельм! Прятался… Чего ты ждал? Чтобы я сама тебя взяла и сделала королем?

Упав лицом на налой, она горько заплакала, провожая обманувшее ее счастье, не в силах поднять головы к лику распятого, вырезанного из желтоватой кости и ужасно мертвого в этот час Христа.

Этого общественного отречения от него Вильгельм так и не простил Ядвиге во всю последующую жизнь. Не простил в основном потому, что с отречением Ядвиги от Вильгельма окончательно ускользала корона Пястов, которую он тщился добиться еще и много спустя, даже и после смерти своей нареченной в детстве и потерянной в отрочестве супруги.

Венчание происходило утром восемнадцатого февраля. Уже дошла весть из Буды об учиненной там матерью резне и о том, как Карл Дураццо Неаполитанский, захвативший было венгерский престол, падал под ударами двух вернейших сподвижников Елизаветы: Форгача и Гары, и как мать кричала злобно, поощряя убийц: «Руби его, Форгач, получишь Гимез и Гач!» Как разбежалась, не оказавши сопротивления, неаполитанская гвардия Карла, а сам он, добравшийся-таки до своей спальни, был схвачен сподвижниками королевы и умер в цепях, не то от потери крови, не то от яда.

У Ядвиги, не спавшей ночь, кружилась голова. Все рассказанное о матери с сестрою казалось страшным сном. Она верила и не верила событиям, понимая только одно: захоти она теперь отказаться от польского престола и брака с Ягайлой, ей некуда будет даже возвратиться домой…

А церемонии совершались своим неотменимым ходом. Высокие готические своды собора. Торжественная надмирная латынь. Золотые обручальные кольца, одно из которых достается ей, а другое она «дарит», надевая на палец Ягайле…

Обряд венчания, впрочем, еще не означал брачных торжеств, отложенных на две недели, к моменту коронации короля Владислава. Но уже через несколько часов после венчания, того же восемнадцатого февраля, новый «господин и опекун короны польской», польский король обнародовал «в благодарность всему шляхетскому народу» существенный акт свободы, дающий шляхте права, коих она не имела по Кошицкому договору с королем Людовиком.

1. Все жалованья поместьями будут делаемы исключительно шляхте, живущей на земле, где оказывается ваканция, и только с согласия соседней шляхты.

2. Коронные земли не должны отдаваться в управление иностранцам, а лишь полякам, рожденным в королевстве. Точно так же и староства должны даваться лишь шляхте. (Людовик часто наделял этою должностью мещан.) 3. За военную повинность шляхта будет вознаграждаться тем, что после заграничного похода король берет на себя все убытки шляхты, равно как и выкуп пленников из неволи. В войне на территории королевства король берет на себя лишь выкуп пленных и главнейшие убытки. Неприятельские пленные достаются на долю короля.

4. Кроме военной повинности, король получает от каждого шляхетского и духовного кмета два гроша с каждого лана.

5. Специальные королевские чиновники, судьи по уголовным делам и делам о кражах упраздняются. Остается только государственный шляхетский суд.

Одиннадцать лет назад, в Кошицах, король Людовик, обязавшись наделять земскими должностями лишь жителей Польши, не делал различий меж шляхтой и богатыми мещанами. Тогда же кровным полякам Людовик предоставлял в управление только двадцать три главных судебных округа. Остальные был волен давать пришельцам — кому захочет. И служба внутри границ была без вознаграждения. А Краковский договор давал вознаграждение служащим шляхтичам и внутри страны тоже. В Кошицах королю отдавалось два гроша королевщины с каждого лана note 6, а в Кракове — с каждого кмета (свободного крестьянина). Беднейшая «лапотная» шляхта совершенно освобождалась от податей. В Кошмцах обошли молчанием королевских судей, в Кракове постановили их убрать. В Кошице шляхта обязывалась восстанавливать королевские замки, в Кракове умолчали об этом, то есть сняли эту повинность со шляхты.

Итак, шляхта освободилась от податей, упрочила власть над народом и сохранила все должности. Право распоряжаться короной шляхта тоже сохранила за собой. Корону Ягайле дали без упоминания о родственниках-наследниках. Было положено начало посольским сеймам. За королем остались только: суд над шляхтой, право войны и мира с иностранными государствами и владение коронными поместьями (но и сюда протягивала руки малопольская шляхта).

Дело шло, таким образом, к созданию шляхетской республики (как то и произошло впоследствии), и не здесь ли коренится последующее ослабление польского государства вплоть до разделов его в XVIII столетии?

вернуться

Note6

Около трех десятин.