Тем не менее он часто испытывал жалость к постоянному ненасытному любопытству агентов и довольно искренне рассказывал им то, чего они еще не знали. Со временем он стал доверять агентам генерал-майора Глобичева; им разрешалось сопровождать его по утрам в церковь или в баню, и часто по пути он обсуждал с ними очень важные политические или личные проблемы. Ему нравилась их преданность, их почтение к нему, он чувствовал, что они не просто пытались завоевать его доверие, выполняя свои обязанности, но испытывали в общении с ним настоящую радость, истинное наслаждение. Эти плохо оплачиваемые, незаметные, бедные чиновники часто от души веселились, когда Распутин отпускал довольно резкие, грубые шуточки и передавал им придворные сплетни.

Но и такое личное расположение не мешало им сообщать о Григории Ефимовиче даже такие подробности, о которых тот убедительно просил молчать. Конечно, они обещали выполнять его пожелания, но, на деле, тут же сообщали начальству не только тщательно скрываемые дела, но и просьбу Распутина.

Несмотря на все это, они очень хорошо относились друг к другу: агенты любили своего Григория Ефимовича, а Григорий Ефимович любил своих агентов, особое предпочтение отдавал Терехову, Свистунову, Попову и Иванову.

Если сначала Распутин беседовал с агентами только по дороге в баню, в церковь или при случайной встрече, оставляя квартиру скрытой от их взоров, то позднее он почувствовал к некоторым сыщикам такое доверие, что стал иногда пускать их в комнаты. Это обстоятельство сыграло большую роль в день именин Распутина в 1916 году. Полковник Комиссаров самым строжайшим образом приказал своим агентам под любым предлогом обязательно проникнуть в квартиру Распутина и подробно сообщить обо всех событиях дня, ибо в полицейском департаменте предполагали, что придут подарки от «самых знатных особ», и надеялись сделать из этого определенные выводы.

С самого раннего утра агенты озабоченно сновали по вестибюлю, размышляя, как бы пробраться в квартиру. Спустя довольно продолжительное время на лестнице появился Распутин с маленькой племянницей Аннушкой; он был в хорошем настроении, позволил нескольким агентам сопровождать себя к заутрене и беседовал с ними самым дружеским образом. Когда по возвращении из церкви дошли до дверей квартиры Распутина, агенты услужливо предложили Аннушке помочь снять пальто, что Распутин снисходительно разрешил. Таким образом, несколько полицейских, к черной зависти их коллег, переступили порог прихожей.

В тот день Распутина просто засыпали приятными новостями. Едва он вошел, как, сияя от радости, подбежали домашние и показали множество роскошных и дорогих подарков, присланных за это время. Тут же позвонил телефон: Анна Вырубова желала «почтенному батюшке» счастья во всем и сообщила, что скоро придет; почти сразу же после этого пришел почтальон и принес чрезвычайно теплую поздравительную телеграмму от царской семьи.

Такое количество радостных вестей несказанно обрадовало и развеселило Распутина. Глаза его сияли, потому что в этот день он более, чем когда-либо, чувствовал, как его любят и почитают. С радушной улыбкой он повернулся к агентам и пригласил опрокинуть стаканчик мадеры за его здоровье и побыть с ним еще немного, вместе повеселиться.

Те не заставили просить себя дважды. Исполненные искренней благодарности, они пили вино Распутина и восхищались присланными ему подарками, в то же время осторожно отмечая их в своих записных книжках. Там были разного рода предметы из золота и серебра, ковры, столовые приборы, украшения для жены и дочерей Распутина, прекрасная мебель, картины, вина, пирожные и разные сладости; к каждому дару прилагалась визитная карточка. С некоторым удивлением, полицейские обнаружили и карточки своих собственных начальников: полковника Комиссарова, генерала Глобичева и других высоких чинов, а рядом визитки знатных дам, известных артисток, банкиров, дипломатов, дельцов.

Особенно лихорадочно забегали карандаши по бумаге, когда в квартире Распутина стали появляться гости и начался праздничный завтрак. Произносились речи, превозносившие значение Распутина для блага российского государства. Сам Распутин был в восторге и пил за здоровье каждого вновь прибывшего, пока, наконец, уже к вечеру, устав от чрезмерного напряжения, не сник. Но после небольшого отдыха он продолжил торжество в узком кругу, и к концу дня уже ни один из участников празднества не держался на ногах.

Полицейские также оказались втянутыми во всеобщую радостную суматоху и подливали Распутину еще и еще. Но скоро им пришлось приступить к выполнению своих прямых обязанностей, на этот раз не в качестве соглядатаев, а охранников Распутина. Рано утром в квартиру ворвались двое мужчин, вооруженных револьверами, и заявили, что их жены провели ночь у старца и они пришли отомстить за этот позор. Пришлось предупредить Распутина и обеих дам, немного задержать ворвавшихся, тем временем проводить женщин по черной лестнице, а затем показать дрожавшим от бешенства мужчинам, что в комнатах Распутина никого нет.

Но не всегда агентам требовались специальные предлоги, чтобы войти в квартиру Распутина: иногда достаточно было того, что Григорий Ефимович скучал. Тогда он сам приглашал сыщиков составить ему компанию и беседовал с ними обо всем, и даже о самой высокой политике.

Один из таких разговоров оказался настолько важным, что начальник полиции во время изучения докладов своих подчиненных даже остолбенел от неожиданности и удивления, а когда замешательство прошло, поспешил к министру, чтобы сообщить ему об этом.

Распутин вернулся домой рано утром совершенно пьяным, шатаясь, добрался до квартиры и попытался заснуть. Но ему это не удалось, и, мучимый головными болями, он снова появился на лестнице и пригласил сыщиков к себе на чай. Приятно удивленные, те последовали за ним и сели вокруг стола с пыхтевшим самоваром.

Какое-то время Распутин ел молча и размышлял о чем-то, опершись тяжелой от вина головой о ладонь. Наконец один из агентов спросил:

— Григорий Ефимович, почему ты печалишься? О чем задумался?

— Мне сказали, — ответил Распутин, озабоченно глядя перед собой, — что я должен решить, что же делать с Государственной думой. Я не могу ничего придумать! А что скажешь ты?

Агент, задавший Распутину этот неосторожный вопрос, уклончиво ответил:

— Я не должен думать, Григорий Ефимович! Иначе у меня будут неприятности с властями!

Распутин вновь на несколько минут замолчал, потом опять повернулся к сыщику и пробурчал:

— Знаешь что? Я пошлю в Думу царя, чтобы он лично открыл ее заседание. Если он сам туда поедет и поговорит с депутатами, они не отважатся говорить о плохом.

Когда это сообщение поступило в полицейское управление, оно сработало подобно взорвавшейся бомбе, так как стало известно сверхнеожиданное решение царя, нарушая все традиции, самому лично открыть заседание в Думе. Полицейские чины и министры понимали, что план, который им сообщил мучимый головными болями Распутин, был способен подтолкнуть царя к шагу величайшей политической важности.

Конечно, лишь изредка сообщения агентов были такими важными: обычно они ограничивались информацией о том, когда Григорий Ефимович проснулся, кто к нему приходил, когда он ушел из дома и в каком состоянии, пьяный или трезвый, в сопровождении женщин или один, в котором часу вернулся домой.

24 декабря сыщик записал:

«Около семи часов вечера Распутин принял Осипенко, секретаря митрополита Питирима; приблизительно часом позднее на машине приехали княгиня Шаховская, Александра фон Пистолкорс и какой-то неизвестный офицер, после чего все вместе уехали. В восемь часов вечера у дома остановилась машина с графиней Ольгой Крейц и дочерью государственного советника Головина. Головина поднялась в квартиру Распутина и быстро вернулась в сопровождении крестьянки Лапатинской; потом они поехали в Александро-Невскую лавру». 7 февраля: