Все, что я знаю о космических кораблях, — это то, что те из них, которые взлетают с Земли, хоть и являются настоящими ракетами, но вояжеры их зовут «чайниками» из-за той напоминающей пар струи воды или водорода, с помощью которой они движутся. Их нельзя считать настоящими атомными кораблями, хотя нагрев и производится атомным реактором. Межпланетные же корабли, как, например, тот же «Том Пейн», пользуются формулой, где то ли Е равно тс², то ли m равно Ес². Ну словом, той штуковиной, которую изобрел Эйнштейн.

Дак изо всех сил старался разъяснить мне все это. Вероятно, это действительно интересно для тех, кто такими делами занимается. Я же, откровенно говоря, в толк не могу взять, какое дело настоящему джентльмену до таких вот вещей. По моему мнению, всякий раз, когда эти ученые парни со своими логарифмическими линейками берутся за что-нибудь, жизнь сразу же становится еще сложнее. И что им не понравилось в этом мире, каким он был раньше?

За те два часа, что мы пробыли при нормальной силе тяжести, я перебрался в личную каюту Бонфорта. Там я надел его костюм и постарался во всем походить на него, а все окружающие обращались ко мне «мистер Бонфорт», или «Шеф», или (как доктор Капек) «Джозеф», чтобы помочь войти в роль.

Все, кроме Пенни. Она ни за какие коврижки не хотела звать меня мистером Бонфортом. Она вовсю старалась быть полезной, но принудить себя к этому не могла. Как божий день было ясно, что она безмолвно и безнадежно влюблена в своего босса и что я вызываю у нее глубочайшую, совершенно нелогичную, но для нее в высшей степени естественную неприязнь. Это обстоятельство было одинаково тяжелым для нас обоих, особенно если учесть, что мне она казалась очень привлекательной. Попробуйте-ка добиться успеха в деле, если с вами рядом постоянно находится женщина, вас презирающая! А я ей тем же ответить не мог. Очень жалел ее, хотя не могу сказать, что ее поведение меня радовало.

В общем, это было что-то вроде генеральной репетиции, так как далеко не все на борту «Тома Пейна» знали, что я не Бонфорт. Не знаю, кто именно был посвящен в историю с подменой, но расслабляться и задавать вопросы мне разрешалось только Даку, доктору Капеку и Пенни. Я почти уверен, что глава секретариата Бонфорта мистер Вашингтон знал о подмене, но ничем этого знания не обнаруживал. Это был худощавый пожилой мулат с крепко сжатыми губами на лице мученика. Были еще двое посвященных, но они находились не на «Томе Пейне», а на «Риске» и оттуда прикрывали нас, обрабатывая текущую почту и передавая различную информацию прессе. Это были Билл Корпс-мен, отвечавший в аппарате Бонфорта за связь со средствами массовой информации, и Роджер Клифтон. По правде говоря, не знаю, как определить сферу деятельности Клифтона. Может быть, заместитель по вопросам политики? Если помните, он был министром без портфеля, когда Бонфорт занимал пост Верховного Министра. Впрочем, это ни о чем не говорит. А если коротко, то можно сказать так: Бонфорт разрабатывал политику, а Клифтон контролировал ее проведение в жизнь.

Эта маленькая группа людей знала все, а если кто-нибудь еще и был в курсе, то меня не сочли нужным уведомить об этом. Однако будьте уверены, что и другие сотрудники Бонфорта, и члены команды его корабля понимали, что происходит нечто необычное, только не знали — что именно. Многие видели, как я появился на борту, но в обличье Бенни Грея. К тому времени, когда я встретился с ними снова, я был для них уже мистером Бонфортом.

У кого-то хватило ума запастись настоящими средствами для гримировки, но я к ним почти не прибегал. На близком расстоянии грим всегда виден. Даже силикоплоть не обладает текстурой, присущей человеческой коже. Я ограничился тем, что придал коже более темный оттенок при помощи «Семиперма» и постарался удерживать на лице типично бонфортовское выражение. Мне, разумеется, пришлось пожертвовать большей частью своей шевелюры, а доктор Капек умертвил корни моих волос. Я не слишком огорчился — ведь актер всегда может подобрать себе нужный парик, а кроме того, я был уверен, что эта работа принесет мне такой куш, который позволит удалиться от дел на весь остаток жизни, если я, конечно, захочу этого.

С другой стороны, мне нередко приходило на ум, что этот самый «остаток» может оказаться весьма скромным, — вам же знакомы эти старинные поговорки насчет человека, который слишком много знал, и про покойника, который хранит секреты лучше всех. Однако если говорить честно, то я все больше верил этим людям. Все они были чертовски славный народ, что говорило о Бонфорте не меньше, чем прослушивание его речей или просматривание кинолент. Политик — это не только он один, как я уже начал понимать, но и команда хорошо сработавшихся людей. И если Бонфорт сам не был честен, его бы не стали окружать такие люди, как эти.

Больше всего тревог мне доставлял марсианский язык. Подобно большинству актеров, я поднабрался слов марсианского, венерианского и даже внешнеюпитерианского языков, чтобы безбоязненно оперировать ими в случае нужды — на сцене или перед кинокамерой. Но эти раскатистые или трепещущие согласные дьявольски трудны для произношения. Человеческие голосовые связки, полагаю, не столь универсальны, как марсианские тимпаны, и в любом случае полуфонетическая передача этих звуков привычными буквами — например, «ккк», «ррр» или «жжж» — имеет с реальными звуками общего не больше, чем звук «г» в слове «гну» с тем щелкающим придыхательным звуком, который издает, произнося это слово негр банту. Марсианское «жжж» больше всего, например, похоже на шуточное приветствие, которое иногда можно услышать в Бронксе.

По счастью, Бонфорт не отличался особыми способностями к языкам, а я все же профессионал. Мои уши слышат отлично, а голос может имитировать любой звук — от взвизга пилы, наскочившей в старом бревне на ржавый гвоздь, до кудахтанья курицы-несушки, потревоженной в своем гнезде. Что же касается марсианского, то я должен был владеть им на том же уровне, что и Бонфорт. Он работал над языком упорно, стараясь прилежанием компенсировать недостаток таланта, и каждое слово или фраза марсианского языка, ему известные, фиксировались на пленке, чтобы он мог исправить свои ошибки.

Я тщательно изучал эти ошибки, пользуясь звукоснимателем, перенесенным в его офис, а Пенни сидела рядом, разбирая кассеты и отвечая на мои вопросы.

Языки Земли разделяются на четыре группы: флективные — например, англо-американский; позиционные — например, китайский; агглютинативные, как старотурецкий; и полисинтетические, примером которых может служить эскимосский. К ним теперь добавили такие дикие и непостижимые для человеческого ума структуры, как венерианский. К счастью, марсианский в какой-то степени имеет аналоги человеческим речевым формам. Марсианский «бейсик» — торговый язык — является позиционным, он использует лишь простейшие конкретные понятия, вроде приветствия «Я тебя вижу». «Высокий» марсианский язык относится к полисинтетическим, он очень стилизован и способен выразить каждый нюанс их крайне сложной системы поощрений и наказаний, приличий и табу. Пенни сказала, что Бонфорт мог с легкостью читать те бесконечные сочетания точек, которые им заменяют письменность, но из разговорных форм «высокого» марсианского умел произнести лишь несколько сот предложений.

Бог ты мой! Как же я вкалывал, чтобы выучить то, что знал Бонфорт!

Напряжение, в котором пребывала Пенни, было во много раз сильнее, чем у меня. Оба — и Дак, и она — немного знали марсианский, но вся тяжесть тренировки пала на ее плечи, так как Даку приходилось много времени проводить в рубке — гибель Джока оставила его без помощника. Мы перешли с двукратного ускорения на нормальное на те несколько миллионов миль, что остались нам для подхода к Марсу, и за все эт. о время Дак ни разу не спускался к нам вниз. Я же с помощью Пенни разучивал сложнейший ритуал, сопровождающий церемонию Усыновления.

Я только кончил репетировать речь, в которой благодарил за оказанную мне честь быть принятым в Гнездо Кккаха, речь, по своему духу несколько похожую на ту, что произносит еврейский ортодоксальный юноша, принимая на себя обязанности мужчины, только более стройную и столь же не подлежащую изменениям, как и монолог Гамлета. Я прочел ее со свойственными Бонфорту ошибками в произношении, сопровождая чтение типичным для Бонфорта лицевым тиком.