Я только первый шаг сделал с подножки автобуса, а уже сообразил, насколько я изменился. Джонни больше не подходил для жизни. То есть для гражданской жизни. Все вокруг казалось восхитительно сложным и невероятно запутанным.

Плохого о Ванкувере не скажу. Красивый город, расположен удачно, жители очаровательные, гостеприимные и привыкли к военным на улицах. Для нас, солдат, в центре города был организован клуб, где каждую неделю устраивали танцы. Юные красотки всегда были не прочь потанцевать, девочки постарше следили, чтобы у застенчивого солдатика (к моему изумлению, и у меня… посидели бы несколько месяцев там, где на всю округу ни одной девчонки, если не считать крольчих, я бы на вас посмотрел!) была партнерша, на чьи ноги он мог бы всласть понаступать.

Но в первую вылазку я в клуб не пошел. Я вообще стоял и глазел по сторонам — на красивые дома; на витрины, в которых было столько всего полезного (и не только оружия!), что и не описать; на толпу людей, спешащих по делам или даже гуляющих просто так (и ни на ком не было одинаковой одежды!); и — на девушек.

В особенности на девушек. До сих пор я даже не сознавал, как они прекрасны. Слушайте, я к ним хорошо относился с того самого времени, как впервые заметил, что разница между нами заключается вовсе не в том, что мы неодинаково одеваемся. Насколько могу припомнить, я так и не вступил в тот период, когда мальчишки, как предполагается, знав, что девочки от них отличаются, начинают их ненавидеть. Мне девочки нравились всегда.

Но только сегодня я сообразил, чего был лишен.

Девочки просто восхитительны. Просто стоять на углу и смотреть на них — сплошное удовольствие. Они же не ходят. Ну, не так, как мы ходим. Я не знаю, как это называется, но движение более сложное и безусловно красивое. Они не просто ноги переставляют, у них вообще движется все и в разных направлениях… очень грациозно.

Я бы до сих пор, наверное, там стоял, да вмешалась полиция.

— Как жизнь, ребятки? — поинтересовался представитель закона, оглядывая нас с ног до головы. — Развлекаемся?

Я быстро покосился на планки у него на кителе и остолбенел.

— Так точно, сэр!

— Ко мне можешь так не обращаться. Здесь это мало значит. А чего ж в клуб не идете?

Он дал нам адрес, объяснил, как пройти, и мы пошли туда — Пэт Лейви, Котенок Смит и я. Полицейский весело крикнул нам вслед:

— Счастливо отдохнуть, ребятки! Только не нарывайтесь!

Вот и сержант Зим напутствовал нас точно так же, когда в автобус сажал.

Но до клуба мы не дошли. Пэт Лейви ребенком жил в Сиэтле и захотел посмотреть на свой старый дом. Деньги у него были, и он предложил, что оплатит нам дорогу в автобусе, если мы вместе с ним поедем. Я не возражал, все было нормально. Автобусы бегали каждые двадцать минут, и нигде не говорилось, что увольнительную мы обязательно должны провести в Ванкувере. Смит тоже решил ехать.

Сиэтл не слишком отличался от Ванкувера, и девчонок там было — море. Мне очень понравилось. Но в Сиэтле не слишком привыкли к военным, да и место, где пообедать, выбрали неудачно.

Слушайте, мы даже не пили. Ну да, Котенок Смит взял одну — повторяю, одну — кружку пива к обеду, но был такой же дружелюбный и приветливый, как всегда. Он поэтому и заработал такое прозвище. Когда у нас случились первые тренировки по рукопашной, капрал Джонс с отвращением сказал про него: «Котенок лапкой и то сильней ударил бы!». Имя прилипло.

В портовом баре-ресторане в униформу одеты были мы одни; большинство посетителей — торговые моряки: через Сиэтл тоннами идет груз. Я в то время не знал, что торговый флот нас не любит. Частично из-за того, что их гильдия уже давно и безуспешно пытается быть приравненной к федеральной службе, но частично, как я понимаю, вражда уходит корнями глубоко в историю.

Там были какие-то молодые ребята примерно нашего возраста — самого призывного, только служить они не захотели. Длинноволосые, грязные какие-то, неуклюжие. Ну, словом, я выглядел точно так же, пока в армию не пошел.

Сначала мы заметили, что за соседним столиком два этих юных хама и еще два торговых моряка принялись обмениваться репликами. Фразочки предназначались нам. Повторять их я не стану.

Мы ничего не сказали. Потом, когда ребята перешли на личности, смех стал громче, а все остальные в баре затихли и стали прислушиваться, Котенок шепнул мне:

— Пошли отсюда.

Я поймал взгляд Пэта Лейви; Пэт кивнул. Платить не надо было, в этом заведении деньги брали вперед. Мы поднялись и пошли.

Парни двинулись следом.

Пэт шепнул мне:

— Внимание…

Мы так и шли, не оглядывались.

Парни нагнали нас.

Тот, что бросился на меня, получил ребром ладони по шее и пролетел мимо. Я бросился ребятам на помощь, но там все уже закончилось. Котенок отметелил двоих, а Пэт намотал своего на фонарный столб, не рассчитав броска.

Кто-то, полагаю, хозяин бара, должно быть, вызвал полицию, как только мы встали из-за стола, потому что примчалась она сразу же, пока мы все еще стояли и думали, а что нам теперь делать с этим мясом. Двое полицейских вроде как по соседству прогуливались.

Старший из них захотел, чтобы мы выдвинули обвинения, но мы отнекивались. Зим же предупредил, чтобы мы не нарывались.

Котенок с безмятежным видом (выглядел он лет на пятнадцать) заявил:

— Они, я думаю, споткнулись.

— Да уж понятно, — согласился полицейский, носком сапога выбил нож из руки моего противника, подобрал, воткнул в щель между плитами поребрика и сломал лезвие. — Шли бы вы, ребятки, лучше в другой район.

Мы и пошли. Я был рад, что ни Пэт, ни Котенок не захотели поднимать шум. Серьезное это обвинение — нападение гражданских лиц на военнослужащих. Но какого черта? Баланс подведен. Сами полезли, сами получили. Все честно.

Хорошо, что в увольнение мы всегда ходим безоружные. И хорошо, что нас научили отключать противника, не убивая. Потому что все, что мы проделали, шло на голых рефлексах. Я не верил, что парни на нас кинутся, пока не началась драка, а потом, пока все не закончилось, у меня в голове не было ни одной мысли.

Вот так я в первый раз понял, насколько переменился.

Мы вернулись на вокзал и сели в автобус на Ванкувер.

Вскоре у нас начались учебные выброски; взвод за раз в порядке очередности (численность наша равнялась полностью укомплектованному взводу, хотя назывались мы по-прежнему ротой) перебрасывался налетное поле к северу от Валла Валла, грузился на борт, выходил в космос, производил бросок, проделывал упражнение, собирался у маяка для возвращения. Всех дел — на один день. Восемь взводов, так что получалось меньше чем одна выброска в неделю, но потом стало и по несколько раз в неделю, по мере того как редели наши ряды. Задачи ставились все сложнее, мы прыгали в горы, арктические льды, австралийские пустыни и один раз, перед самым выпуском, на поверхность луны, где капсула пролетает сотню футов и взрывается. Там приходится быть начеку и приземляться только на двигателях скафандра (нет воздуха, нет и парашюта). Неправильная посадка забирает у тебя весь воздух и убивает тебя.

Ряды редели из-за потерь, смертей или ранений, а иногда причиной был отказ войти в капсулу. Некоторые парни просто не могли туда залезть, что есть — то есть, на них никто не орал, просто отводили их в сторонку и тем же вечером отправляли домой. Запаниковать и отказаться мог даже тот, кто уже несколько раз ходил в десант; инструктора обращались с таким мягко, словно с захворавшим другом.

Лично я никогда не отказывался — зато все узнал про дрожь. Меня всегда трясет, каждый раз я по-глупому пугаюсь. До сих пор.

Но если ты не прыгал, ты — не солдат.

Рассказывают такую байку, врут, наверное, про десантника, который поехал посмотреть Париж. Посетил Дом Инвалидов, осмотрел гроб Наполеона и спросил часового француза: «Это кто?». Француз оскорбился до глубины души. «Мсье не знает? Это же могила Наполеона! Наполеон Бонапарт — величайший воин всех времен и народов!» Десантник поразмыслил, а потом спрашивает: «Да ну? А где он выбрасывался?»