— Это замечательная страна, дорогая.

— Иначе ее и не назовешь. И я могла бы провести целую вечность, разъезжая по ней — торгуя слонами вместе с тобой, Джонни.

Он потянулся к ней и похлопал ее по колену. И навсегда запомнил это ощущение.

…Меж тем толпа в копии Французского квартала поредела; пока он мысленно возвращался в прошлое, гуляющие мало-помалу разошлись. Джонни придержал за хвост красного чертенка:

— Куда это все направились?

— Как это куда — на Парад, конечно!

— Большой парад?

— Да, они как раз сейчас строятся.

Чертик двинулся вперед, Джонни — за ним.

Тут его потянули за рукав.

— Ну как, нашли ее?

Это была миссис Эванс, слегка замаскированная черным домино. Под руку ее держал высокий пожилой Дядя Сэм[28].

— А?.. О, здравствуйте, миссис Эванс! О чем это вы?

— Не глупите. Вы нашли ее?

— Откуда вы узнали, что я кого-то ищу?

— Как же иначе?.. Ну ладно — удачных поисков, а нам пора.

И миссис Эванс со своим спутником исчезли в толпе.

Когда Джонни добрался до места, Большой парад уже начался. Но это было неважно — бесконечно большей части процессии еще только предстояло пройти. Как раз проходили Зазывалы из калифорнийской Лиги Падуба; за ними громыхало шествие победителей команд парадного строя. Потом шествовал укрытый священным покрывалом Тайный пророк Хорасана со своей Королевой любви и красоты — только что из пещеры на Миссисипи… потом — парад Годовщины Независимости из Бруклина, множество школьников со звездно-полосатыми флажками в руках… Парад роз из Пасадены — миля за милей убранных цветами платформ… индейская церемония пау-вау[29] из Флагстаффа: двадцать два индейских народа, и каждый индеец нацепил не меньше чем на тысячу долларов украшений ручной работы. За коренными жителями страны ехал Баффало Билл[30] — дерзко торчит эспаньолка, огромная шляпа в руке, длинные волосы вьются по ветру. А вот делегация с Гавайских островов, с королем Камехамеха[31] во главе — он с королевской непринужденностью играет роль Лорда карнавала, а его подданные в венках и юбочках из свежайшей травы идут, приплясывая, позади и раздают воздушные поцелуи — «Алоха!.. Алоха!..». И несть этому конца! Исполнители кадрили из штата Нью-Йорк, дамы и джентльмены из Аннаполиса, танцоры кантри из Техаса; звучит турецкий марш; идут клубы любителей марш-парадов из Нового Орлеана; полыхают двойные факелы; знать раскланивается перед толпой — вот, к примеру, сам король зулусов со своей гладкокожей, коричнево-глянцевой свитой, поют — «И всякий, кто был кем-то, сомневался в этом…»

А вот рождественская пантомима и, конечно, «За молодыми, за дружками, за свадьбой по улице!..» и «Ах, золотые туфельки!..». Праздновала сама страна, нет — нечто более древнее, чем страна, — скользящая джига плясунов в карнавальных костюмах, танец, который был молодым, когда род людской тоже был юн и праздновал рождение первой весны.

А вот — клубы щеголей, и их президенты красуются в мантиях, каждая из которых стоит целого состояния, под стать королям и императорам, или закладной на дом и все имущество — и каждую несет полсотни пажей…

За ними бегут клоуны из «Либерти» и другие комики и, наконец, почти забытые уличные оркестры, и от их мелодий хочется плакать…

«Когда святые, когда святые, когда святые входят в рай…»

Джонни вспомнил сорок четвертый год — в тот год он впервые видел эти оркестрики. Тогда в них шагали старики да подростки, потому что мужчины ушли на войну. И еще было тогда на Броуд-стрит в Филадельфии то, чего никогда не должно быть в новогодней процессии первого января: мужчины, которые не шли, а ехали — потому что, прости нас, Господи, они не могли ходить…

Джонни вновь открыл глаза — и действительно увидел открытые автомобили, медленно двигавшиеся в процессии. В них ехали раненые последней войны и один солдат «Великой армии Республики» в цилиндре и с руками, сложенными на набалдашнике трости. Джонни затаил дыхание. Автомобили один за другим останавливались, не доезжая немного до судейской трибуны, ветераны выходили и, помогая друг другу, сами преодолевали последние футы — ковыляли, прыгали или ползли, но сами проходили мимо трибуны, оберегая честь своих клубов и обществ.

«Слава, слава, аллилуйя!..» — гремел оркестр.

И новое чудо — инвалиды не сели снова в машины, нет — они сами бодро зашагали по Броуд-стрит, лишь только миновали трибуну.

…Теперь это уже был Голливудский бульвар в Лос-Анджелесе, загримированный под улицу Санта-Клауса в постановке куда более великолепной, чем любая из всех, когда-либо осуществленной Страной целлулоидных грез. Тысячи девочек-снежинок и девочек-звездочек, подарки и сладости для всех детей — в том числе и для тех, которые давно уже выросли. Наконец появилась колесница Санта-Клауса — такая огромная, что ее трудно было охватить одним взглядом, настоящий айсберг, может быть, весь Северный Полюс; и по обеим сторонам Святого Николая (для друзей — просто Санта!) ехали Джон Бэрримор[32] и Микки-Маус.

А позади гигантской ледяной платформы притулилась жалкая фигурка. Джонни прищурился и узнал Эммета Келли[33], первого среди клоунов, в знаменитой роли Бедняги Уилли. Уилли не веселился — он дрожал и ежился, и Джонни не знал, смеяться ему или плакать. Мистер Келли всегда так действовал на него.

А потом шли слоны.

Большие слоны, маленькие слоны и средние слоны — от крошки Морщинки до гиганта Джамбо[34]… а с ними Ф. Т. Барнум, Уолли Бири[35], Маугли…

На противоположной стороне шествия возникло волнение: один из участников кого-то отгонял. Тут Джонни разглядел, что гонят того самого пса. Он посвистел; пес на миг растерялся, но затем заметил Джонни, бросился к нему и прыгнул в его объятия.

— Так и сиди, — велел Джонни, — не то тебя и затопчут ненароком!

Пес лизнул его в лицо. Он уже успел потерять где-то свой клоунский костюмчик, колпачок съехал и болтался под шеей.

— Где пропадал? — спросил Джонни. — И где твоя хозяйка?

Подходили последние слоны — трое в ряд. Они тянули огромную колесницу.

Прозвучали фанфары, и процессия остановилась.

— Почему они встали? — спросил Джонни соседа.

— Погодите минутку. Сами сейчас увидите.

Церемониймейстер Большого парада уже спешил от своего места во главе процессии. Он скакал на черном жеребце и выглядел очень браво в своих ботфортах, белых бриджах, визитке и цилиндре. Он скакал и оглядывал толпу.

Остановился он прямо перед Джонни.

Джонни прижал к себе пса.

Церемониймейстер спешился и склонился в поклоне. Джонни оглянулся, пытаясь понять, перед кем тот так расшаркивается. Но церемониймейстер взял цилиндр наотлет и посмотрел прямо в лицо Джонни.

— Вы, сэр — Человек, Который Торгует Слонами? — это было скорее утверждение, а не вопрос.

— А?.. Ну… да.

— Приветствую Вас, государь! Ваше Величество, прошу — Ваша Королева и Ваша свита ждут вас! — и церемониймейстер повернулся, как бы указывая дорогу.

Джонни ахнул и прижал Биндльстифа к себе. Церемониймейстер подвел его к запряженной слонами колеснице. Пес выскочил у него из-под руки и вспрыгнул на колесницу, и — прямо на колени к сидящей в ней даме. Та ласково потрепала его и гордо, счастливо посмотрела на Джонни Уоттса, и щеки ее радостно разрумянились, как половинки гранатовых яблок[36].

— Привет, Джонни! Добро пожаловать домой, милый!

— Марта… — всхлипнул он.

Король пошатнулся, но удержался на ногах, поднялся в колесницу и упал прямо в объятия своей Королевы.