— Ну постараемся разбудить вашу спящую царевну. Авось, удастся, — произнес с улыбкой Сергей и направился решительными шагами к задремавшей Неточке.

— M-lle, позвольте вас просить на тур вальса?

Серые глаза Неты раскрылись широко и с изумлением остановили свой взгляд на лице молодого студента.

— Я, кажется, уснула. Вечер еще не кончился, — апатично и сонно протянула Нета.

— Боже мой, да ведь это вы, кажется, исполняли арию Татьяны сегодня и вы же продавали билеты на концерт? — в свою очередь изумленно произнес Сергей.

— Я. Ну, так что же?

— Ну, как же вы можете спать? После такого прекрасного безукоризненного исполнения?

— А разве оно было прекрасным? — не то с удивлением, не то с недоверием произнесла Козельская.

— Нет Неточка, ты прелесть что такое! Такая непосредственность в наш век! — и Ника Баян чмокнула налету подругу. — Сергей, займи ее хорошенько. Кстати, пригласи на контрданс! — крикнула она брату, исчезая с быстротой мотылька в толпе приглашенных.

— А мне разрешите протанцевать с вами? — услышала в тот же миг молодая девушка уже знакомый ей голос за спиной.

— Ах, это вы, доктор! А я было потеряла вас из виду, — обрадовалась Ника, увидя перед собой красивое, веселое лицо Дмитрия Львовича.

— Увы! Это удел всех нас простых смертных! — с деланным пафосом шутливо воскликнул тот. — Что же касается меня, то я не упускал вас из виду ни на одну минуту. Я видел, как вам расточало похвалы начальство, слышал как отзывались о вас опекуны, учителя и порадовался заодно с вами.

— Правда? Какой вы добрый и милый — искренно сорвалось с губок Ники.

«Если я добрый и милый, то вы — сама прелесть, — хотелось сказать молодому врачу, — и я никогда в жизни не встречал еще такой милой, славной, непосредственной девушки». Но такая фраза могла бы оказаться некорректной и противной правилам благовоспитанности, и потому Дмитрий Львович удовольствовался вопросом, обращенным к своей юной даме:

— Вам весело сегодня, не правда ли?

— Ужасно весело! Как никогда!

Нике, действительно, было весело сегодня. Беззаботная радость наполняла все ее существо. Звуки кадрили, вылетающие из-под привычных быстрых пальцев тапера, поднимали настроение. Доктор был таким разговорчивым и остроумным. А только что расточаемые перед ней похвалы учителей и начальства ее искусству совсем вскружили ее каштановую головку.

— Смотрите, смотрите, что сей сон означает? — провожая ее на место после первой фигуры, удивленно глядя куда-то вбок, обратился к Нике Дмитрий Львович.

Девушка взглянула по тому же направлению и вспыхнула, как говорится, до корней волос.

— Что такое? Чем она вас смутила?

Но Ника не отвечала. Ее глаза приковались к одной точке. Лицо потеряло сразу веселое, беззаботное выражение.

Два сине-серых глаза смотрели на нее в упор, злым взглядом, не мигая, явно негодуя и чем-то угрожая. Тонкие губы кривились в презрительную усмешку.

— Это еще что за статуя молчания? — недоумевал Калинин.

— Это Сказка.

— Что-о-о-о?.. — вырвалось у него комическим басом.

— Сказка. Ее так прозвали. Настоящее ее имя княжна Заря Ратмирова.

— Турчанка?

— Нет, русская…

— Но Заря… Заря… Это пахнет Магометом.

— Ха-ха-ха! Пахнет!

— Ну, вот вы и рассмеялись. А я уже думал, Что это «мрачная повесть»…

— Сказка! Сказка! — хохотала уже Ника, снова приобретая свое прежнее веселое настроение.

— Но почему она Сказка, а не новелла, не стихотворение в прозе, например? — допытывался доктор.

— А разве вы сами не находите в ее внешности какого-то своеобразного таинственного оттенка, чего-то не от мира сего, особенного, исключительного и красивого, как сказка?

— Воля ваша, не вижу, не вижу ничего. В вас самой, если уже на то пошло, гораздо больше сказочности, нежели в ней.

Ника покраснела. В это время позади нее послышался явственный шепот:

— Баян… Ника… Когда кончится кадриль, придите ко мне.

— Хорошо, Заря.

— Что сообщила вам ваша «пьеса»? — поинтересовался доктор Калинин.

— Сказка же, а не пьеса, говорят вам. Она зовет меня к себе после кадрили.

— Она вашего класса, эта беллетристика со злыми глазами?

— Нет… ха-ха-ха… Второго.

— Но вы дружны с ней? Подруги?

— О, нет. Мы просто обожаем друг друга.

— Что это значит?

— А, вы не знаете? Я вам сейчас объясню. — И, проделав положенное второй фигурой па, Ника самым серьезным образом стала пояснять Дмитрию Львовичу, что значит на институтском языке «обожать» — подносить цветы и конфеты своему «предмету», гулять с ним парой в рекреации, писать письма на раздушенных бумажках, выписывать или выцарапывать в честь нее вензель на руке…

— Боже, как трогательно! — вскричал патетически доктор. — Неужели же и вы, такая умница, вот с этими чудесными глазками, с этой логичной головкой также выцарапываете вензеля и подносите цветы вашей «пассии»? — смеясь, допытывался он у девушки.

— Ну, положим, вензеля я не выцарапывала, а розы подношу… иногда, — краснея говорила Ника.

Он не успел возразить ей, потому что музыка заиграла в эту минуту снова, и они поднялись с места для новой фигуры кадрили.

— Вижу, Ника, что вы совсем позабыли меня. Я не спускала глаз с вашего лица, пока вы танцевали на эстраде. Я любовалась вами все время. А вы ни одного раза даже не взглянули на меня. Потом я послала Мару за вами, а вы не пришли. Еще бы, такой талант! Такая знаменитость! До вас рукой теперь не достать. Вы всех очаровали вашими танцами.

Голос княжны Зари Ратмировой дрожит и обрывается от волнения каждую минуту. А лицо ее, всегда таинственное, теперь словно сбросило с себя маску. Она сердится. Глаза ее, так пленявшие еще недавно своей загадочностью Нику, сейчас странно округлились от гнева и стали как у птицы и губы у нее дрожат.

Ника смотрит в это лицо, еще недавно такое обаятельное в своем спокойном молчании, а теперь потерявшее вдруг всю прелесть.

«Совсем другая Заря… Завистливая, обыкновенная, как все… — мелькает в головке Баян. — И что я находила в ней раньше особенного?.. И эти круглые злые глаза… Да она похожа сейчас на сову… Сова, точно сова…»

Уже давно затихла музыка. Разъехались гости. Вечер-концерт закончился. Институтки разошлись своим спальням. Все спят. Только Ника и Ратмирова притаились у коридорного окна и шепотом ведут беседу.

— Нехорошо, Ника, нехорошо, — снова подхватывает Заря, — забыли вы меня совсем. То тайны у нас какие-то выискались, целыми днями шепчетесь со своими одноклассницами, о чем-то хлопочете, куда-то носитесь; то теперь любезничаете с этим доктором, то возитесь с какой-то невозможной девчонкой. А для меня у вас не находится ни одной свободной минуты. А я вас так люблю…

Ника смотрит большими глазами на Ратмирову и только сейчас замечает всю деланность ее тона, всю рассчитанность и размеренность жестов и эти глаза, так нравившиеся ей раньше, а теперь горящие злым огоньком, глаза совы. Где же Сказка? Где таинственная прелесть этой самой Зари? Куда она скрылась сейчас? И как с ней скучно в сущности… Не о чем говорить. Или она молчит, или говорит о пустяках, упрекает ее, Нику.

И непосредственная, как всегда и всюду со всеми, Ника говорит, режет правду-матку, как сказал бы про нее ее брат Вова:

— Знаете что, Заря: не находите ли вы, что все это пресловутое обожание — один смех и пустота. Вся эта беготня друг за другом, свидания на лестницах, это — чушь и ерунда. Вот недавно вы, например, выцарапали мое имя у себя на руке. Но ведь это же смешно и ненормально. Можно любить друг друг, но зачем причинять себе боль. Зоя Львовна смеялась как-то над этими вензелями…

— Ну, она над всеми смеется.

— Неправда, Заря. Она — само великодушие и честность, ваша Калинина. И такая на редкость здоровая натура! Нельзя не ценить ее.

— Ну и обожайте ее, если она вам нравится, — сердито и дерзко срывается у княжны.