– Со мной это не пройдет. Я знаю, что такое молния!

Черное небо нависает над нами и разрывается.

Апокалипсис.

Это слово ошибочно используют, говоря о конце света, в то время как оно на самом деле означает «срывание покрова с Истины».

Тучи рассеиваются. Небо проясняется.

Меня снова охватывает ощущение, что я переживаю приключение и иду навстречу неизведанному.

К Истине?

Погода становится все лучше. Вечереет. Вдруг мы замечаем вдали огни. Эдмонд Уэллс передает мне бинокль. Грифоны, держа в лапах факелы, готовятся к ночному сражению. Они мелькают в небе с мечами, выпускают горящие стрелы.

Афродита была права. С наступлением ночной прохлады бои возобновились. Где-то на западе к небу поднимается столб черного дыма.

Глухие удары, крики, грохот камней, звон металла – это означает, что началась битва, в которой сошлись боги, сражаясь за право контролировать ворота, ведущие на Елисейские Поля.

– Они ищут смерти, – говорит Афродита, подходя ко мне. – Я знаю Ареса. Он хочет умереть с оружием в руках. Он не стремится победить, просто жаждет воинских почестей, пусть и посмертных.

– Война продлится долго, – отвечаю я. – Силы примерно равны.

– Может даже дойти до рукопашной, – философски замечает Афродита.

Мы слышим крики раненых грифонов. Еще один столб дыма поднимается на юге.

– Битвы идут по всем острову, – говорю я.

– Похоже, они подожгли Олимпию.

– Боги сошли с ума, – вздыхает Уэллс. – Это апоптоз.

– Что это такое? – спрашивает Афродита.

– Иногда в организме, – объясняет Уэллс, – клетки вдруг начинают чувствовать себя ненужными. Тогда они кончают жизнь самоубийством, чтобы больше не воспроизводиться. Они приносят эту жертву бессознательно, все происходит само собой.

– Они саморазрушаются, потому что чувствуют себя ненужными и не хотят мешать?

– Таков замысел Природы, – говорю я. Мы смотрим на столбы дыма.

– Теперь вернуть все, как было, уже невозможно, – признает Афродита.

– Нужно смириться с мыслью, что наша судьба впереди или нигде.

– Никого, кроме нас, не осталось, – добавляет Уэллс, уходя.

Богиня с золотыми волосами и изумрудно-зелеными глазами смотрит на меня.

– Давай займемся любовью, – шепчет она. – Я как растения. Со мной нужно много разговаривать и много поливать.

Это же слова Маты Хари!

И, переходя от слов к действию, она целует меня.

– Нет, не здесь. Не сейчас. Не так. Она вопросительно смотрит на меня.

– Что с тобой? Ты думаешь о других? Если тебя это волнует, они ничего не увидят.

– Я… я…

– Ничего не говори. Я поняла.

И она, оскорбившись, уходит. Эдмонд Уэллс возвращается.

– Что-то Афродита не в себе.

– Я сказал, что не хочу сейчас заниматься с ней любовью.

Мой бывший наставник вздыхает.

– Думаю, ей еще не приходилось слышать такого.

– Рано или поздно это должно было случиться. Эдмонд Уэллс протягивает мне бумагу и карандаш.

– Для того чтобы продолжать путешествие, нам нужно представлять себе, как выглядит остров. Летая на Пегасе, ты видел его сверху.

– Он имеет треугольную форму. Здесь, на западе, Олимпия. Первая гора, думаю, в самом центре.

Я набрасываю очертания Эдема.

– Вторая гора за Первой, дальше на восток.

Я рисую кружок между Первой горой и краем острова.

– Что ты видел сверху? – спрашивает Эдмонд Уэллс.

Закрыв глаза, я вспоминаю полет на крылатом коне.

– Южный берег отвесный и скалистый. Дальше на восток рифы. Нужно будет сбросить скорость.

Эдмонд хмурится и задумчиво уходит, унося карту.

Вдруг меня охватывает беспокойство, и я спускаюсь в каюту. Вытаскиваю рюкзак, достаю из него дубовую шкатулку. В этот момент в приоткрытый иллюминатор влетает что-то, что сначала кажется мне бабочкой, спасающейся от чайки. Я захлопываю иллюминатор, чайка ударяется клювом о стекло, и начинает пронзительно верещать, словно я лишил ее обеда.

– Привет, сморкмуха, – говорю я насекомому.

Маленькая женщина с крыльями бабочки с трудом переводит дух. Она слегка шевелит своими бирюзовыми крылышками, словно проверяя, все ли с ними в порядке. Я протягиваю ей палец, и после некоторых колебаний она садится на него.

– Как же я рад тебя видеть! – говорю я ей. – Похоже, ты всегда приносишь мне удачу.

Она пытается привести в порядок растрепанные волосы.

– Значит, ты не участвуешь в безумии, охватившем Олимпию?

Сморкмуха сидит у меня на пальце, и я чувствую ее гладкую кожу, касающуюся более грубой моей. Она мрачно скрещивает руки.

– Ах да, я и забыл, ты же херувимка и не любишь, чтобы тебя называли сморкмухой.

Она опять хмурится, я улыбаюсь ей.

– Ты же знаешь, что это я любя. Мы ж связаны с тобой. И я не теряю надежды узнать, кем ты была до того, как стала химерой. Мы ведь уже знали друг друга, да?

Они энергично кивает, довольная тем, что я наконец задаю правильный вопрос – вопрос, который касается ее.

Я знал ее, когда был смертным? Когда был ангелом? Наверное, это относится ко временам танатонавтики. Женщина, которую я любил или которая любила меня. Я должен отгадать.

Ты тоже хочешь отправиться с нами в путешествие? Или ты убегаешь подальше от воюющего острова?

Она снова кивает.

– Или ты тоже влюблена в меня? Сморкмуха корчит гримасу и показывает мне свой язык, закрученный спиралью, похожий на «тещин язык», которыми торгуют на ярмарках.

Она машет своими перламутровыми крылышками. Рыжие волосы растрепаны, она вспотела, забрызгана водой. Видно, ей долго пришлось догонять нас, спасаясь от чаек.

– Не бойся, я защищу тебя, – говорю я. – Но та, кого я люблю, еще меньше, чем ты.

Я открываю ключом дубовую шкатулку и смотрю на сферу Земли-18, лежащую на бархатной обивке.

Сморкмуха перелетает на сферу, встает на четвереньки и приникает к стеклу, словно пытается увидеть там что-то.

Я настраиваю анкх и рассматриваю планету. Я исследую всю поверхность океана и наконец нахожу крошечный остров Спокойствия, похожий на зуб.

Я, дрожа, снова подкручиваю колесико увеличительного стекла, готовый увидеть, что остров охвачен огнем, окружен ордами приспешников Прудона.

Но нет, силы зла все еще не обнаружили остров Спокойствия. Я вижу только островитян, строящих новые дома под деревьями, устанавливающих на вершине горы спутниковые антенны камуфляжной расцветки, чтобы не терять связи с миром.

Фокус на дома. Я узнаю нашу бывшую виллу. Дельфина рисует что-то великолепное.

Ее воображаемое Царство богов гораздо прекрасней, чем на самом деле. Рисуя, она создает формы и становится богиней. Очень маленькой богиней.

Дверь в каюту открывается. Сморкмуха перелетает на лампу под потолком. Я выключаю анкх и убираю планету в шкатулку.

Афродита садится на койку.

– Интересно, что сейчас делает Рауль, – говорит она.

– Идет по Елисейским Полям. Кажется, существует туннель, соединяющий Первую гору со Второй, где живет Бог-Творец.

– А что будет потом? – спрашивает она, кладя руки мне на бедра.

– Рауль станет новым Великим Богом и установит повсюду свои порядки. Создаст свой собственный Эдем, школу богов-учеников, начнет по-своему переделывать души. Тогда Вселенная станет немного иной. Сменится автор.

Афродита передергивает плечами.

– Какой он, этот твой Рауль Разорбак?

– Я не могу говорить о нем беспристрастно. Он был моим другом. Лучшим другом. Он стал моим заклятым врагом. А потом с ним снова стало можно общаться. Я думаю, что это скорее хорошо, чем плохо. Он храбр, и у него есть настоящее желание превзойти самого себя.

– Если он станет новым хозяином Вселенной, на него ляжет огромная ответственность.

– Наверное, он не случайно победил в Большой Игре. Он прагматик. Для него цель всегда оправдывает средства. Он может навязать человечеству диктатуру, чтобы заставить идти туда, куда он захочет, даже против воли.

Лицо богини любви омрачается.