Роза также много думала о вчерашних событиях, — думала с гнетущим чувством, смутно догадываясь, что и сама она как-то замешана в этой истории — не то в ее причинах, не то в последствиях, не то еще неизвестно как — и что это связано с общим ее фальшивым положением в отношении жениха и помолвки. В последнее время это гнетущее чувство не покидало ее как в присутствии Эдвина, так и тогда, когда его с ней не было. А в этот день она вдобавок была предоставлена самой себе и даже не могла отвести душу в откровенной беседе со своей новой подругой, потому что ссора-то была с братом Елены, и та явно избегала трудного и щекотливого для нее разговора. И как на грех именно в этот критический момент Розе сообщили, что прибыл ее опекун и желает ее видеть.

Мистер Грюджиус был назначен опекуном Розы за свою безупречную честность — и этим необходимым для опекуна внутренним качеством он обладал вполне, но внешние его данные не слишком соответствовали такой роли. Он был до того сух и тощ, что казалось, если его смолоть на мельнице, от него останется только горсточка сухого нюхательного табаку. Его коротко остриженная голова напоминала старую шапку из облезлого желтого меха — так мало походила украшавшая ее скудная поросль на обыкновенные человеческие волосы. В первую минуту всякий, глядя на него, думал, что он в парике, но тут же отвергал эту мысль, ибо невозможно было себе представить, чтобы кто-нибудь по доброй воле стал носить такой безобразный парик. Его корявое лицо с резкими морщинами на лбу отличалось какой-то деревянной неподвижностью, как будто Природа, создавая его, очень торопилась и, не успев придать наспех вырубленным чертам какое-либо выражение — по замыслу, может быть, даже чувствительное и тонкое, — отбросила резец и сказала: «Ну, мне некогда доделывать этого человека, пусть идет так».

Нескладный и долговязый, с длинной жилистой шеей на верхнем конце его сухопарой фигуры и длинными ступнями и пятками на нижнем ее конце, неловкий и угловатый, с медлительной речью и неуклюжей поступью, очень близорукий — отчего, вероятно, и не замечал, что белые носки на доброю четверть выглядывают у него из-под брюк, составляя разительный контраст со строгим черным костюмом — мистер Грюджиус тем не менее производил, в целом, приятное впечатление.

Роза нашла своего опекуна в обществе мисс Твинклтон в маленькой ее гостиной, где тот сидел, вытянувшись, как палка, и со страхом взирая на свою собеседницу. Бедный джентльмен, видимо, опасался, что его сейчас начнут экзаменовать по какому-нибудь предмету, и не надеялся с честью пройти сквозь такое испытание.

— Здравствуйте, дорогая. Очень рад вас видеть, дорогая моя. Как вы похорошели! Позвольте, я подам вам стул.

Мисс Твинклтон встала из-за своего письменного столика и со сладкой улыбкой, обращенной не к кому-либо в частности, а ко всей Вселенной, долженствующей служить зеркалом ее изысканных манер, проговорила:

— Вы разрешите мне удалиться?

— Ради бога, сударыня, не беспокойтесь из-за меня. Умоляю вас, не трогайтесь с места.

— Я все-таки попрошу вас разрешить мне тронуться с места, — возразила мисс Твинклтон, с очаровательной грацией повторяя его слова, — но я не удалюсь, раз вы так любезны. Если я передвину свой столик в угол, к окну, я не буду вам мешать?

— Вы — мешать нам?.. Сударыня!..

— Вы очень добры, сэр, благодарю вас. Роза, милочка, вы можете говорить совершенно свободно.

Мистер Грюджиус, оставшись с Розой в сравнительном уединении у камина, снова проговорил:

— Здравствуйте, дорогая. Очень рад вас видеть, дорогая моя, — и, дождавшись, пока Роза сядет, уселся сам.

— Мои посещения, — начал он, — подобны посещениям ангелов. Не подумайте, что я сравниваю себя с ангелом…

— Нет, сэр,. — сказала Роза.

— Нет, конечно, — подтвердил мистер Грюджиус. — Я только хотел сказать, что посещения мои столь же редки и немногочисленны. Что же касается ангелов, то, как мы знаем, они сейчас наверху.

Мисс Твинклтон, подняв голову, воззрилась на него с недоумением.

— Я имею в виду, моя дорогая, — сказал мистер Грюджиус и поспешно взял Розу за руку, испугавшись, что мисс Твинклтон может принять на свой счет это фамильярное обращение, — я имел в виду остальных молодых девиц.

Мисс Твинклтои снова склонилась над письмом.

Мистер Грюджиус, чувствуя, что начало вышло у него не совсем удачное, крепко пригладил волосы от затылка ко лбу, как если бы он только что нырнул и теперь выжимал из них воду — этот неоправданный необходимостью жест был у него привычным, — и достал из кармана сюртука записную книжку, а из жилетного кармана огрызок карандаша.

— Я тут кое-что записал для памяти, — проговорил он, листая книжку, — я всегда так делаю, ибо ни в какой мере не обладаю даром свободного изложения, — и если позволите, моя дорогая, я теперь обращусь к этим записям. Первое. «Здорова и благополучна». Судя по вашему цветущему виду, моя дорогая, вы ведь здоровы и благополучны?

— О да, — ответила Роза.

— За что, — подхватил мистер Грюджиус с легким поклоном в сторону углового окна, — мы должны быть благодарны — и мы, без сомнения, благодарны — материнскому попечению и неустанным заботам глубокоуважаемой леди, которую я имею честь видеть сейчас перед собой.

Но и это галантное отступление не имело успеха — оно даже не дошло по адресу, так как мисс Твинклтон, решив к этому времени, что деликатность возбраняет ей всякое участие в разговоре, сидела, покусывая перо и возведя глаза к потолку, словно ожидая, что которая-нибудь из Девяти Небожительниц[7] выбросит ей малую толику вдохновения от своих излишков.

Мистер Грюджиус, вновь пригладив свои и без того гладкие волосы, обратился опять к записной книжке и вычеркнул слова «здорова и благополучна» как вопрос уже разрешенный.

— «Фунты, шиллинги и пенсы» — гласит моя следующая запись. Сухая материя для молодой девицы, но весьма важная. Жизнь — это фунты, шиллинги и пенсы. Смерть, — но тут мистер Грюджиус вспомнил о сиротстве Розы и закончил уже мягче, на ходу перестроив свою философию введением отрицательной частицы, — Смерть — это не фунты, шиллинги и пенсы.

Голос у него был такой же сухой и жесткий, как он сам, и если бы — допустим такой полет фантазии — смолоть его голос на мельнице, он тоже, наверно, превратился бы в щепотку сухого нюхательного табаку. И все же, как ни мало был этот голос приспособлен для выражения чувств, сейчас он, казалось, выражал доброту. А если бы Природа успела доделать мистера Грюджиуса, то и черты его в этот миг, вероятно, озарились бы доброй улыбкой. Но разве он виноват, бедняга, что на грубой личине, которую он был обречен носить, даже улыбка становилась похожа на гримасу?

— «Фунты, шиллинги и пенсы». Хватает ли вам карманных денег, моя дорогая? Вы ни в чем не нуждаетесь?

Роза сказала, что ни в чем не нуждается и денег ей хватает.

— И у вас нет долгов?

Роза весело рассмеялась. Мысль, что у нее могут быть долги, показалась ей неотразимо комичной. Мистер Грюджиус близоруко прищурился, проверяя, по лицу Розы, действительно ли таково ее отношение к этому вопросу.

— А! — сказал он с боковым взглядом в сторону мисс Твинклтон и вычеркнул фунты, шиллинги и пенсы. — Я же говорил, что попал к ангелам. Так оно и есть.

О чем будет следующий вопрос, Роза догадалась еще до того, как мистер Грюджиус отыскал соответствующую запись, и ждала, зардевшись, дрожащей рукой загибая складочки на своем платье.

— «Свадьба». Э-гм! — Мистер Грюджиус провел ладонью не только по голове, но и по глазам, носу и даже подбородку. Затем придвинул свой стул ближе к Розе и заговорил пониженным голосом. — Теперь, моя дорогая, я коснусь того пункта, который является главной причиной моего сегодняшнего посещения. Не будь этой причины, я не стал бы вас беспокоить. Я чрезвычайно Угловатый Человек, моя дорогая, и меньше всего хотел бы вторгаться в столь неподходящую для меня сферу. Боюсь, что в ней я буду выглядеть как хромой медведь среди веселого котильона.