Будь любой из троих один — давно бы вернулся. Не будь у них определенной конечной цели — они вернулись бы и втроем. Но все складывалось так, что они не могли остановиться на полпути: их было трое, трое пионеров, умеющих ценить и жар костра и тень походной палатки, — разных и в чем-то схожих. И у них была цель. Самими открытая, выношенная, своя, может быть, первая настоящая цель в жизни.

А идти становилось все тяжелее. Перебрались через одну трясину, а за согрой, тянущейся по краю неширокой гривки, уже виднелась другая — с поблескивающими лунками полузатянутых тиной, мхом и резуном озер. Опять начали донимать комары. Володька совсем скис.

Гривка тянулась круто в сторону, и он предложил пройти по ней, поискать дорогу посуше. Убеждал:

— Хуже этого некуда.

Прошли с километр по-за кустами меж сухих кочек, темневших на земле, как бородавки, И Санька вдруг крикнул:

— Смотрите, пихта!

Невеселое дерево — пихта. Она любит таежную глушь, сырость. Неужели столько времени они петляли где-то по краю Зыбуна, близ тайги?

— Придется залезть, — вздохнул Хасан. — Может, тайгу с нее видно?

Санька уже сбросил рюкзак, сдернул бродни. В чем-чем, а в лазанье по деревьям нет Саньке равных во всем Рыльске. Не успели Хасан с Володькой напиться пахнущей прелыми листьями и глиной воды, как Санька добрался до вершины. Слегка, ради шика раскачиваясь, выкрикивает:

— Есть! Лес! Близко!

Степан Мажоров без труда обнаружил следы ребят. Пройдя за ними немного, он понял, что если пойдет напрямик, через затопленные водой пади, которые придется перебрести, то выиграет не менее суток. Так он и сделал.

Подыскав место, где он ляжет в засаду, Степан осторожно подрезал ветки кустарника, мешавшие стрельбе, и отправился на охоту. До ребят, прикинул он, далеко, выстрел не услышат. А консервы Степан решил приберечь: вдруг ребята проплутают, и не один день придется ждать их, не разводя костра, с минуты на минуту? Несколько раз Степан намеревался отойти подальше, однако ноги сами заносили его то вправо, то влево, и он весь день прокрутился около скрадка. У первой же ямы с водой он развел огонь и сварил суп из мясных консервов с гренками вместо хлеба. Потом долго сидел у костра, думал о своей нелепо сложившейся жизни, вспоминал о том, что пережил он в этих краях сорок лет назад…

Только предгрозовой ветер, пахнув прелой листвой, вернул его к действительности. Оба патрона в стволах ружья были заряжены дробью. Мажоров вынул их и вставил новые, заряженные пулями.

А на гриве, куда вышли ребята, наперебой лопотали осинки, качали головами одуванчики. Речными волнами заперекатывался желтый ковер лютиков, или, по-народному, куриной слепоты. В лица пахнуло холодком, свежестью, запахом дальних лесов. Солнечные полосы блекли, растворялись в сумраке одна за другой.

— Шалаш давайте! — воскликнул Хасан, ломая все, что попадется под руку: и тальник, и вереск, и можжевельник. Санька надламывал и склонял навесом густую поросль ивы.

— Зачем? — усмехнулся удивленный суетой ребят Володька. — Встанем все под пихту. Вон какая!

Не отрываясь от работы Хасан крикнул:

— А молния…

Он не договорил. Где-то в стороне Юрт с грохотом рванули небесный шелк, и ломкий зигзаг белого огня расколол почерневший северо-запад. Володька рванулся с места, вошел в азарт.

— Давай, давай!

Волнами — одна другой темнее — набегали тени. Налетел, тряхнул ветвями ветер и на свинцовую лужу за пихтой легла желтая пороша рыжих иголок. По лютиковому ковру пробежали редкие крупные капли…

— Лезь! — командует Хасан. Володька кряхтит, лезет первым. Санька еще волокет охапку ивовых веток. Бросает сверху, кричит:

— Чур, мне в середку!

Ребята жмутся друг к другу; тучи рвутся, трещат по всем швам. Лужа похожа на опрокинутую терку. Уже не капли, а водяные шнуры падают, разбиваясь о землю. Навстречу им взлетают фонтанчики грязных брызг, и десятки ручейков, соединяясь в потоки, подхватывают иссеченные грязноватые лепестки лютиков, перекатываются через ощипанные стебли одуванчиков. Пышный белый наряд их, перемешанный с ржавым торфом, грязью, стекает в болото.

Навес уже не спасает; холодные струйки текут на лица, за воротники. Ребята ежатся, толкают друг друга. Хасан завороженно следит за пляской фонтанчиков-брызг, за веселой работой ручейков. Санька прилаживает над головой свой рюкзачишко. Володьку одолевают мысли одна мрачней другой.

До чего же слаб человек! Под дерево не стань — звезданет молния. Кругом вода, и каждая лужица кажется бездонной трясиной. Побежишь — так и смотри, ухнешь — досыта наглотаешься грязи, вонючей тины. Да и выберешься ли? Может, заплутали уже. Приешь все, что есть, а дальше?

…Но гроза прокатилась. Ветер быстро разогнал остатки туч, и солнце засучив рукава-лучи, с таким жаром взялось за дело, прихорашивая землю, что Володька невольно забыл о своих страхах.

От его лица и кепки струился пар. Он победно оглянулся вокруг. Молния? Не становись под высокое дерево. И дома на печи кирпич может на голову упасть. Трясина? А не беги по ней, не трусь. Кончился дождь — смотри. На то глаза. Без глаз и на городском асфальте живо свернешь шею. Заплутаешь? Есть звезды, деревья. Умеешь читать небо или землю — выйдешь. Не умеешь — молчи, учись, выведут. Трое — не один. А с голоду с ружьями в тайге мрут только в сказках.

На траве, особенно на цветах, сверкают, прозрачные капли. Володька сразу ощутил на лице грязь — следы болотных брызг. Раскинув над лютиками ладони, он быстро свел их в пригоршню.

— С ума спятил? — остановил его Хасан. — Кто же умывается водой с куриной слепоты?

— А что?

— Каждый вечер слепнуть будешь, вот что!

Володька не поверил. Но умываться не стал.

— Пошли! Нечего терять время, — нашелся он. — Мы у цели…

Хасан молча согласился. Гривка заметно расширялась, стали попадаться островки молодого пихтача, затем потянулись заросли вереска.

Лес оказался старым кедрачом.

— Ура! — вопил Володька. — Я же говорил!

А Хасан приуныл: «Заплутали, — решил он. — Дали крюк по Зыбуну и вернулись в тайгу же. Только куда? Где мы теперь?»

— А может, это и есть та гряда? — неуверенно высказал затаенную мысль Санька.

Теперь это была уже высокая сухая елань. Кое-где на несколько метров поднимались холмики — то сплошь затянутые мхами, то скрытые порослью кедра.

Решили позавтракать на ходу, всухомятку, чтобы быстрее добраться до кедрача, разлаписто темневшего километрах в двух.

— Кедрач! Видите? — захлебывался Санька, то и дело вспоминая отца, бабушку Эд, интернат. — А где кедрач, там и зверек и птица. Сюда и уходила белка. Значит, это и есть та гряда!

И все-таки Хасану не верилось: отчего же не могли добраться другие? Оттого, что ходили в одиночку?.. Хасан мысленно оглядывался назад: где и почему могли гибнуть другие? Но размышление об этом сразу привело к догадке: а разве кто-нибудь мог идти точно там, где прошли они? Ведь они брели без троп, полагаясь лишь «на нюх», на чутье. Долго блудили, петляли. И, может, именно это спасло их. Они случайно нашли тот единственный, прерывистый путь к гряде. Но тогда обратно не выйти: ведь следы, и без того запутанные, окончательно уничтожили дождь и ветер. Мысль эта настолько удручала Хасана, что он не решился высказать ее товарищам. Ведь это он повел их на верную гибель…

Да, это и есть таинственная гряда; теперь уже никто не сомневался. Было видно, что она круто расширяется, достигая у горизонта нескольких километров. Часть ее и рядом с кедрачом оставалась голой.

— Камень и песок. Диабаз, — определил Володька. То и дело на пути встречались ломаные выступы каменных глыб, то замшелых, с пучками хилой травы, выбивающейся из трещин, то отполированных до блеска. — У какого дерева могли они зарыть золото?