Мажоров, как заяц, забился под куст и лег.

Вспомнилось, как он ночевал на Зыбуне с Жуванжой. Проводник нарезал ножом кочек, настлал их рядами, развел костер. Тепло, удобно. Однако утром Степан еле встал: ноги ломило, болели плечи и руки.

— Жуванжа, донеси и мой мешок — что хочешь, куплю, — попросил он проводника.

— Припасу дашь? — оживился тот. — Ружье молчит. Шибко худо…

Все пообещал ему тогда Степан: и дробь, и порох. Знал: не охотиться больше Жуванже, не виться дымку над его чумом.

И теперь страх охватил Мажорова: не судьба ли привела его через сорок лет к могиле убитого? Суждено ли выбраться ему отсюда?.. Но он подавлял, глушил страх торопливым шепотом:

— Но ведь золото! Столько золота! Не было в Рыльске человека богаче Куперина…

— А ну-ка, где письмо? — чуть свет разбудил Хасана так и не уснувший в эту ночь Володька.

— Какое письмо? — не сразу пришел тот в себя. Затем достал аккуратно завернутую в тряпочку бересту. Хотя ребята сняли три копии, но копии копиями, а при чтении письма на месте все важно: какой где пробел между буквами и вообще… Взглянул и ясно. А то с копией гадай: так — не так…

Володька начал рассуждать:

— Допустим, партизаны нашли полковнике и Епишку, когда оружие поржавело… Пусть, просто забыли его. Но почему они спрятали золото на гряде? Они должны были понести его с собой в отряд. Точно?.. Тогда зачем они пишут о гряде, озере, каком-то ельнике?.. Выходит, они его все-таки где-то закопали. Ребята, а может, они указывают ельник на берегу Щучьего озера?

— Тогда оно называлось Пескаревым, — вставил Хасан.

— Они зарыли его, когда их совсем свалил тиф. Зарыли где-то у озера, — предположил Санька.

Володька подал Хасану свою копию с текстом, подписанным к сохранившимся на бересте буквам простым карандашом.

— Ну, и так далее. В конце они наверняка указывали, где, если не поправятся, оставят оружие и, может, письма родным. Поняли? — с победоносным видом посмотрел на товарищей Володька. Купца с полковником и Епишкой, сами видели, нет. Скелета-то два. Значит, никакого золота и не было.

Весь поход в глазах Саньки как-то принизился и обесцветился.

— А может, попробуем? У ближнего дерева? — не сдавался он. — Помните, толстый-претолстый кедр на отшибе стоит…

Без энтузиазма воспринял Володькино толкование письма и Хасан. Все, конечно, подходит, да только письмо получилось какое-то неубедительное и очень уж спокойное. Неинтересное. Возвращаться, не копнув нигде земли, не хотелось.

— «олото» надо читать не «золото» а «болото». Ну и пусть! Точно? Что золото? Подумаешь! — разошелся Володька. — Мы открыли целую Зыбунью с горячей водой! Это, может, важнее всякого золота. Возьмут и проведут по нашей гряде дорогу в Зачутымье. Даже железную. Парников здесь настроят — целый совхоз. И, может, санаторий. А что? Думаете, зря в Зачутымье нефть ищут? Ничего не зря! Она есть, только папа не знает, где точно…

Ну и мастер же на фантазии Володька! Санька даже рот раскрыл, размечтался. Словно волшебник, Володька пересадил Саньку с одного ковра-самолета на другой и вот летит он с ним в будущее своей Зыбунии…

Однако сколько ни сиди, ни мечтай, а домой возвращаться надо. И чем быстрее, тем лучше. Володька так и сказал:

— Пока не поздно, давайте сматывать удочки.

Но как только разговор зашел о возвращении, тотчас нашлись неотложные дела. Во-первых, надо дать гряде название.

— Так и назовем — Зыбуния, — предложил Санька. Он уже проголодался и спешил.

— Чушь! — безапелляционно заявил Володька.

— Ничего не чушь! Есть же такой остров в тихом океане — Океания?

— Океания — это звучит! И она обитаема.

— И ты сочини новую гипотезу: столько-то тысяч лет назад здесь от горячих ключей было тепло, как в Африке, и жило могущественное племя гип-гип или там-там…

— А что? И это надо проверить.

— Знаете? — осенило Хасана. — Назовем гряду Гипотезией! А, Санька!

— Поставим у озера флаг, — подхватил Володька, — зароем под ним фляжку с письмом: когда, кем открыта, и все такое.

— Напишешь! Бумаги-то нет! — буркнул Санька. Он решил, что те просто вышучивают его.

— На бересте! Пошли!

Обняв Хасана и Саньку, Володька потянул их к озеру. Он запел, импровизируя:

Санька подтягивал. Ему даже расхотелось есть.

— Знаете? — остановился Володька, когда ребята взобрались на самый высокий холм у озера. — Это будет гимн Гипотезии!

Взгляд Саньки упал на кости, белевшие в траве на соседней каменистой площадке. Нет, он не хочет оставлять здесь свой скелетишко.

— Поись бы…

Его уже не вдохновлял даже гимн гипотезцев. Что это за страна, которая не может накормить трех своих открывателей! Не достойна она ни флага, ни гимна!

— Надо идти обратно, — уже тоном старшего сказал Хасан.

— С одной банкой? — обернулся к нему Санька. — Голодовки пионерскими ступенями не предусмотрены.

— Это что, острота? — разулыбался Володька. — Когда съедим консервы — будем петь гимн Гипотезии:

Впрочем, открытие новых земель необязательно. Даже пионерам третьей ступени. Я закрываю Гипотезию!

Володька вошел в свою роль…

Внешне, казалось, поведение и отношения ребят оставались прежними, и все-таки каждый чувствовал, что во многом друг на друга, да и на самих себя они смотрят иначе, чем несколько дней назад. Хасан Саньку и то видел другим. Вспомнив о совместной охоте, он теперь поверил, что Санька может стать хорошим охотником, но только, наверняка, не захочет. Выучится на летчика. Хасан легко представил Саньку даже в космосе. Володька, конечно, станет геологом. А вот для него, Хасана, жизнь тайги полна волнующих звуков и запахов, маленьких тайн, и разгадывание их увлекает, радует. Каждый шаг в тайге — новая страница огромной и вечно живой книги. А наука, техника — это что-то тоже хорошее, но для разума, а не для сердца. Мир техники для сердца Хасана оставался немым….

— Что это? — остановился Володька. — Гудит что-то.

Санька зажмурил глаза, прислушался.

— ЛИ-четыре. Идет на нас, — прошептал Санька, и ребята невольно присели.

— Это, наверно, папа возвращается с Черного Чутыма, — предположил Володька.

— Ну да! — рассмеялся Хасан. — Черный Чутым вон где, а это какой-нибудь…

Но какой — не все ли равно?

снова начал было Володька. Его никто не поддержал. Петь не хотелось. Хотелось есть.

Степан всю ночь пролежал в кустах. Ребят он услышал сразу, едва над кустами взошло солнце. «Нашли! — решил он. — Прыгают! Как телята… дорвавшись до свежей травки», — подумал он, торопливо вынося вперед лежавший у ног «зауэр три кольца». Вызванный в воображении образ телят как-то расслаблял, напоминая собственное детство, и Мажоров нахмурился, скривил губы, потом выругался — нехорошо и зло.