Жизель приняла от него свой ридикюль. Так и не дождавшись ее ответа, граф негромко сказал:

— По-моему, ты поступаешь очень не по-христиански, не давая мне возможности получить Господне благословение, помогая твоим родным. Разве ты не помнишь, что в Библии говорится насчет блаженства тех, кто творит благодеяния?

— Вы уже дали мне… все, что нужно, милорд.

— Но не столько, сколько мне хотелось бы дать, — не согласился граф. — Жизель, ты по-прежнему относишься ко мне так, словно я — просто твой наниматель.

— Нет-нет, нисколько! — запротестовала она. — Просто…

Она не договорила. Подождав несколько секунд напрасно, граф мрачно договорил за нее:

— Просто у тебя есть тайны, которыми ты не намерена со мной делиться. Иными словами, ты мне не доверяешь, Жизель. И я нахожу это крайне обидным.

— Я… я хотела бы вам довериться… честное слово, хотела бы… Но… не могу, — проговорила Жизель.

Ее голос срывался, словно она готова была разрыдаться. Помолчав немного, граф мягко сказал:

— Наверное, ты устала. Я больше не буду сегодня тебе докучать. Иди спать, Жизель. Положи золотые гинеи к себе под подушку, где они не пропадут, и не сомневайся: ты заработала их, все до единой.

— Вам ничего не надо, милорд? Все удобно? Нога вас не беспокоит?

— Моя нога, как ты прекрасно знаешь, почти совсем зажила, — ответил граф. — И если меня что-то и тревожит, то это связано не со мной, а с тобой!

— У вас нет причин обо мне тревожиться.

— Как я могу быть в этом уверен, когда ты ведешь себя так таинственно, так скрытно? Когда ты воздвигаешь между нами стену, которую я никак не могу преодолеть?

— Я вовсе не хочу… вести себя… так, — сказала она. — Мне бы так хотелось…

Ее голос снова оборвался, и она поспешно направилась к двери, словно опасаясь того, что не выдержит и скажет слишком много. У порога девушка остановилась, повернулась к графу и присела в реверансе — как всегда, с необычайной грацией.

— Спокойной ночи, милорд, — тихо попрощалась она. — И еще раз от всей души благодарю вас.

С этими словами Жизель ушла, но граф Линдерст еще долго полусидел в постели, глядя на закрытую дверь.

Он пытался — уже в который раз — догадаться, какую именно тайну могла с таким упорством скрывать от него его таинственная сиделка.

Все это время граф надеялся, что рано или поздно Жизель начнет доверять ему и все о себе расскажет. Вот почему он приказал Бэтли прекратить пытаться выяснить что-нибудь о ней или ее семье. Он просто пытался составить хоть какую-то картину на основе тех обрывочных сведений, которые Жизель время от времени случайно сообщала ему во время их разговоров.

Граф знал, что она жила где-то в провинции, но образование она явно получила самое хорошее. И хоть он не знал точно, но у него сложилось впечатление, что когда-то она жила и в Лондоне тоже.

Он пытался заставить ее рассказывать хоть немного о ее матери, но Жизель или становилась крайне немногословной, или вообще отказывалась отвечать на его вопросы.

Еще граф знал, что она души не чает в своем младшем брате.

Но это было все.

Конечно, можно было бы попробовать задавать вопросы Томасу Ньюэлу, но граф не стал этого делать. Каким бы сильным ни было его любопытство, он уважал желание Жизели сохранить свои семейные дела в тайне. Чувство чести не позволяло ему прибегать к каким-то уловкам и хитростям.

В то же время он с все большей досадой чувствовал, что проигрывает то, что он воспринимал как поединок характеров, завязавшийся между ними.

А еще, хоть граф и не хотел признаваться в этом даже самому себе, его все сильнее раздражало то, что Жизель имела какие-то встречи с Джулиусом и, как теперь выяснилось, и с полковником Беркли тоже, а он не мог ее на них сопровождать.

Ему очень не понравилось то, что этим вечером она побывала на ассамблее. Но Жизель не могла ответить отказом на приглашение Джулиуса — тем более что было бы очень странно, если бы миссис Бэрроуфилд не пожелала познакомиться с центром всех развлечений, которые мог предложить Челтнем.

Однако граф считал, что одно дело ходить в бювет и пить целебные воды, и совсем другое — всю ночь танцевать в зале ассамблеи.

— Я не имею желания туда ехать, — сказала ему Жизель.

— Вам там понравится, — стал убеждать ее Генри Сомеркот, который в тот момент оказался у графа. — Видит бог, молодыми мы бываем один только раз! Даже его милость не может требовать, чтобы вы всю жизнь только и делали, что бинтовали бы либо его ногу, либо еще чью-нибудь, пока вы не состаритесь настолько, что вас уже никто никуда приглашать не будет!

— Я не считаю, что Джулиус — подходящий партнер, с которым Жизели следовало бы впервые показываться в светском обществе, — презрительно бросил граф.

— На что только не приходится идти ради благой цели! — беззаботно откликнулся Генри Сомеркот. — Жизели не следует слушать, когда Джулиус начнет ее уверять в своих чувствах: она прекрасно знает, чего эти уверения стоят!

Он звал Жизель по имени, как и граф. По правде говоря, Жизель видела в них двух опекунов, посланных ей судьбой. Хотя, в силу сложившихся обстоятельств, они были вынуждены давать ей большую свободу, чем это обычно допускается правилами.

Отправляясь на бал, она только жалела, что ее спутником должен быть Джулиус Линд.

Девушка очень быстро убедилась в том, что все, что полковник и Генри Сомеркот говорили об этом человеке, оказалось правдой: под тонким слоем лакировки пряталась достаточно неприятная личность.

Джулиус Линд был слишком любезен, слишком красноречив. Но, что самое неприятное, решила она, когда он раздвигал губы в улыбке, глаза у него при этом не улыбались.

Тем не менее после первых двух или трех дней знакомства ей начало казаться — хотя, конечно, она могла и ошибиться, — что обращение Джулиуса начало изменяться.

Поначалу, считая ее крайне богатой, он старался представиться ей очень внушительным и покоренным ею — и вел себя совершенно неискренне. И в то же время, если она играла в его присутствии роль богатой наследницы — и оказалась неплохой актрисой, — он был еще более хорошим актером.

Но постепенно, когда они успели несколько раз поговорить, посещая по утрам бювет и выезжая днем в фаэтоне, который Джулиус нанял, пойдя на немалые расходы, ей и на самом деле начало казаться, что он находит ее довольно привлекательной.

Жизель не склонна была верить комплиментам, которыми ее осыпал Джулиус, но на третий день, когда они выехали на прогулку за город, он начал рассказывать о себе совершенно не в том тоне, который она слышала от него прежде. Ей показалось, что, может быть, он впервые увидел в ней женщину, а не просто некий ходячий банковский счет.

Он рассказал ей, как ему нравится жить в Лондоне и как приятно ему было сознавать, что он может встречаться со всеми знаменитыми щеголями и денди Сент-Джеймса, и что он стал членом всех самых популярных клубов и получал приглашения во все самые лучшие дома светского общества.

— А вы бывали в Лондоне? — спросил он. Жизель молча покачала головой.

— Вы убедитесь в том, что светская жизнь в столице совершенно не похожа на то, что вы знали в Йоркшире.

— Боюсь, что я покажусь там очень провинциальной.

— Это не так! — горячо запротестовал Джулиус. — Вы будете там блистать, как звезда. И я был бы счастлив сопровождать вас там, как счастлив это делать здесь.

В его голосе слышались нотки искреннего чувства, так что Жизель почувствовала себя крайне неловко.

Хотя граф и Генри Сомеркот заранее сказали ей, чего они хотят добиться, ей не хотелось думать о той минуте, когда Джулиус Линд попросит ее руки — а она ему откажет. Жизели казалось, что, каким бы нехорошим ни был этот человек, как бы плохо он себя ни вел, все равно он не заслуживал того, чтобы из него делали посмешище и унижали его.

Впервые с той минуты, когда она согласилась выполнить поручение, которое придумал для нее граф, она устыдилась того, что обманывает Джулиуса.