Это выяснилось уже на второй день после ее появления в его спальне. Граф решил, что ему достаточно будет заказывать так много блюд, чтобы после трапезы оставалось столько еды, что она уносила бы с собой провизию, которой хватало бы на всю их семью. Однако этот его план разбился о то, что он в раздражении назвал «проклятой гордостью».

Когда они закончили ленч, он с удовлетворением заметил, что на столе остались нетронутыми цыпленок и жирный голубь, а кроме них, еще несколько закусок, которые Жизель могла бы унести с собой.

— Тебе следует упаковать все, что осталось, — небрежно заметил он.

Жизель посмотрела на цыпленка и сказала:

— Я этого сделать не могу, милорд.

— Почему это? — резко спросил граф.

— Потому что я подозреваю, что ваша милость специально потребовали гораздо больше еды, чем это было необходимо. Все, что осталось нетронутым, можно будет подать к обеду.

— Ты хочешь сказать, что не отнесешь домой эту еду, в которой, как тебе прекрасно известно, нуждаются твои близкие? — изумленно переспросил он.

— Пусть мы и бедны, ваша милость, но у нас тоже есть гордость.

— Бедные не могут позволить себе такую роскошь, как гордость! — презрительно отозвался граф.

— Когда они доходят до такого состояния, — возразила Жизель, — то это значит, что они потеряли свою индивидуальность и разум и мало чем отличаются от животных.

Немного помолчав, она вызывающе добавила:

— Я благодарна вам, милорд, за вашу заботу, но принять милостыню не могу.

Граф раздраженно хмыкнул и, потянувшись через стол, оторвал у цыпленка ножку.

— Ну теперь ты можешь его забрать? — спросил он.

После недолгого колебания Жизель сказала:

— Поскольку я знаю, что повар либо его выбросит, либо скормит собаке, я его заберу, милорд, но в другой раз этого делать не стану.

— Тогда ты самая глупая, упрямая и своевольная женщина из всех, что я имел несчастье знать! — вспылил граф.

Жизель ничего не ответила, завернула цыпленка в пергаментную бумагу и убрала в корзинку, оставив нетронутого голубя на блюде.

В течение последующих дней граф понял, что с Жизелью надо обращаться с крайней осторожностью, иначе ее гордость восставала, создавая такие преграды, которые даже такой опытный военачальник, как он, не мог преодолеть.

А самым досадным во всем этом было то, что, несмотря на все свои усилия, граф по-прежнему знал о своей странной служанке не больше, чем в тот день, когда он ее нанял.

Однако одно было совершенно очевидно: благодаря умелым перевязкам Жизели и чудодейственной мази, которую делала ее мать, его нога заживала гораздо быстрее, чем смел надеяться его врач, мистер Ньюэл.

Вот и сейчас, собираясь уйти, Жизель напомнила ему:

— Пока меня не будет, вы должны лежать спокойно. И, пожалуйста, не пытайтесь встать с постели, как вы это сделали вчера. Вы же помните, что вам сказал мистер Ньюэл!

— Я отказываюсь подчиняться тебе и этим чертовым докторам! — проворчал граф. — Вы все хотите превратить меня в беспомощного инвалида!

Но, несмотря на свои возражения, он прекрасно понимал, что его врач был совершенно прав. Накануне, осмотрев его, мистер Ньюэл так ответил на вопрос о том, когда графу можно будет наконец подняться с постели:

— Ваша нога, милорд, заживает гораздо лучше, чем я ожидал. Но вы, ваша милость, должны понимать, что для того, чтобы извлечь из раны всю картечь, мне пришлось сделать очень глубокие разрезы, и надо набраться терпения и соблюдать покой до полного их заживления.

— Это не так-то просто! — мрачно отозвался граф.

— Я буду совершенно откровенен, милорд, — продолжил хирург. — Теперь мне можно вам Признаться, что, когда я обнаружил, какое количество картечи оставалось в ране и насколько сильно она загноилась, я начал опасаться, как бы дело в конце концов не закончилось ампутацией ноги. Но чудеса все-таки бывают — и в вашем случае явно произошло чудо.

— Я весьма благодарен судьбе, — с трудом проговорил граф, когда пальцы хирурга заскользили по швам. Те были совершенно чистыми и заживали, по словам врача, «изнутри».

— Когда я смогу встать с постели? — снова спросил нетерпеливый граф.

— Не раньше чем еще через неделю, милорд.

Как вы прекрасно понимаете, любое резкое движение может снова вызвать кровотечение. Вам надо проявить еще немного терпения.

— К сожалению, этим качеством я никогда не отличался, — со вздохом заметил его пациент.

— Тогда, милорд, у вас есть сейчас возможность научиться этому, — ответил Томас Ньюэл. Потом он похвалил Жизель за ее перевязки.

— Если вам когда-нибудь понадобится работа, мисс Чарт, то у меня для вас найдется сотня пациентов.

— Похоже, у вас много работы, — проговорил граф.

— Ко мне записываются за несколько недель вперед, — сказал Томас Ньюэл не без гордости. — И среди моих пациентов не только участники войны, как вы, милорд. Ко мне приезжают представители аристократии со всей Англии и даже из Шотландии и с континента. Иногда мне уже начинает казаться, что я просто не смогу успеть всем им помочь.

— Все имеет свои недостатки, — улыбнулся граф, — даже слава прекрасного врача.

— Оборотную сторону славы вы, ваша милость, должны были узнать на собственном опыте, — любезно проговорил Томас Ньюэл, а потом простился и ушел.

И теперь, напомнив графу Линдерсту о словах врача, Жизель сказала:

— Если вы будете двигаться, то повязка собьется — и тогда все мои усилия пропадут даром.

Она уже собиралась уйти, но остановилась, словно вспомнив что-то.

— Моя мать делает для вас свежую мазь. Наверное, на обратном пути мне стоит зайти домой.

— Я еще не заплатил тебе за прошлую порцию, — сказал граф. — Во сколько она вам обошлась?

— В три с половиной пенса, — ответила Жизель.

— Надо понимать, что ты ожидаешь, что я расплачусь с тобой с точностью до полупенни. Или ты примешь четыре пенса?

— Я могу дать вам сдачу, — ответила Жизель, весело блеснув глазами.

Она прекрасно поняла, что граф поддразнивает ее: наполовину в шутку, наполовину всерьез сетуя на ее отказ принимать больше денег, нежели он назначил ей в качестве платы за услуги.

— Ты меня просто бесишь! — сказал он, когда девушка снова направилась к двери. — Тогда вашей милости не придется скучать в мое отсутствие, — отозвалась Жизель. — Если вам что-нибудь понадобится, Бэтли придет по первому вашему зову, милорд.

С этими словами она ушла, а граф откинулся на подушки и в тысячный раз попытался сообразить, кто она такая и почему упорно отказывается рассказывать ему о себе.

Прежде он не мог вообразить, чтобы столь юная девушка, — а Жизель призналась, что ей девятнадцать лет, — могла разговаривать с ним настолько спокойно и уверенно. И в то же время он знал, что во многих отношениях она очень ранима и робка.

В Жизели было нечто такое, что он не встречал ни у одной женщины… Например, ее удивительная скромность, которая так его восхищала. Когда он не разговаривал с нею, она тихо садилась в уголке комнаты и читала, сосредоточенно углубившись в книгу, что было для него удивительным, поскольку прежде ему казалось, что всем женщинам просто необходимо постоянно находиться в центре внимания.

Граф привык иметь дело с женщинами, которые прибегали ко всевозможным уловкам и хитростям, чтобы заставить его их заметить. Они бросали на него манящие взоры, жеманно складывали губки, словно приглашая его к поцелую, говорили неестественно высокими голосами, находя это привлекательным. Жизель же вела себя так спокойно и естественно, словно он был ее братом или — ужасная мысль! — отцом. Она готова была откровенно говорить обо всем — кроме себя и своей семьи.

«Я во что бы то ни стало узнаю, что за этим кроется!»— поклялся себе граф.

В эту минуту дверь его комнаты открылась и в нее заглянул мужчина.

— Вы не спите? — спросил низкий голос. Граф повернулся, чтобы взглянуть на пришедшего.

— Фил! — воскликнул он. — Входите! Я очень рад вас видеть!