Суда постепенно сближались. На мачте «Деи Грации» подняли два флага «Е» и «S». По международному двухфлажному своду сигналов они означали вопрос: «Как называется Ваше судно?» Со встречного корабля ответа не последовало. Взяв подзорную трубу, Морхауз увидел, что бригантиной никто не управляет и ее штурвал свободно поворачивается то влево, то вправо.

«Любопытно, очень любопытно, — бормотал себе под нос капитан. — Наверное, они все спят».

Он приказал рулевому взять два румба влево. «Дея Грация» приблизилась к паруснику на сто метров.

«Смотрите, смотрите! Так это же судно Бриггса, „Мария Целеста“! Вот это встреча!» — радостно закричал капитан Морхауз.

Но корабли, следуя противоположными курсами, уже расходились: бриг под всеми парусами несся на восток, а встреченная бригантина, раскачиваясь из стороны в сторону, медленно двигалась в западном направлении. Капитан Морхауз успел заметить, что палуба бригантины пуста и часть парусов изодрана в клочья.

«Это не похоже на Бриггса. У него всегда полный порядок на судне. Нет! Там что-то случилось», — подумал капитан. Он решил лечь на обратный курс и выяснить, в чем дело.

— К повороту! Готовить шлюпку левого борта к спуску! — пронеслась над палубой его команда.

Бриг, закончив поворот, шел теперь рядом с «Марией Целестой». Но по-прежнему на ее палубе никого не было.

— Эй, на «Целесте»! — крикнул в медный рупор Морхауз. Слова гулким эхом пронеслись над серо-синими волнами океана.

Подождав с минуту, Морхауз снова поднес рупор к губам:

— Алло, Бриггс, откликнись! Что случилось? Тебе нужна помощь?

Ответа не было. Лишь плеск крутых волн, ударявшихся в борт корабля, и легкий свист ветра в его туго натянутых вантах нарушали величественное безмолвие Атлантики. Радость встречи в море, когда длительное плавание кажется таким однообразным и тоскливым, сменилась тревогой и беспокойством. Американец Бенжамин Бриггс, капитан «Марии Целесты», был старым другом Морхауза. Они знали друг друга с детства. Почти одновременно стали капитанами. В один и тот же год женились. Сколько раз им приходилось встречаться в разных портах! Как было приятно ему, Морхаузу, придя, бывало, в Гибралтар или Марсель, увидеть судно Бриггса...

Голос старшего штурмана Оливера Дево прервал воспоминания капитана:

— Сэр, шлюпка готова к спуску. Я беру двух гребцов и отправляюсь на «Целесту».

— Да, Оливер, отправляйтесь. Выясните, что там у них произошло. Я чувствую неладное. В таком состоянии судно! Нет, на старину Бриггса это не похоже. Эй, Дево! Скажите там, чтобы они легли в дрейф. Я тоже приведусь к ветру.

С каждым взмахом гибких ясеневых весел шлюпка, легко поднимаясь на вершины волн, приближалась к бригантине. Дэвид Морхауз стоял у поручней, с тревогой глядя на истерзанный корабль своего друга. «Мария Целеста» раскачивалась на волнах, словно пьяный матрос, возвращающийся утром из таверны на свой корабль перед выходом в море.

Мокрая, блестящая от брызг палуба бригантины была по-прежнему пустынна. Обрывки парусов фок-мачты ударялись о реи и мачту, издавая треск, напоминавший щелканье пастушьего кнута.

Первое, что бросилось в глаза Оливеру Дево, когда он с одним из матросов взобрался на палубу «Марии Целесты», был открытый люк носового трюма. Его деревянные лючины валялись рядом на палубе внутренней стороной вверх. «Странно, какому дураку потребовалось их переворачивать?» — подумал штурман и заглянул в трюм. Там, в проходах между рядами деревянных бочек, плескалась вода. Из отверстия замерного колодца у отливной помпы торчал фут-шток. По нему можно было определить уровень попавшей в трюм воды — около метра.

На палубе валялись перепутавшиеся снасти, обрывки манильских канатов свисали за борт в воду.

— Капитан Бриггс, где вы? — крикнул Дево. — Кто есть на этом корабле, черт подери? Молчание.

— Да они просто издеваются над нами! Они, наверное, спрятались в кормовом трюме, — сказал сопровождавший штурмана матрос.

Второй трюм тоже оказался открытым. Его люковые крышки были сложены нормально — нижней стороной к палубе. В этом трюме также между рядами бочек плескалась вода. Поручив матросу пересчитать в обоих трюмах бочки, Дево направился к кормовой надстройке, где должна была находиться капитанская каюта. Но что это? Все окна кормовой надстройки были закрыты брезентом и заколочены досками. «Для чего? Кому вздумалось их забить?» — удивился штурман.

— Эй! Есть тут живые люди?! — крикнул Дево, открыв дверь.

В гулком молчании коридора в такт качке хлопала какая-то неприкрытая дверь. Штурман вошел в нее и огляделся: каюта капитана. Здесь было достаточно светло — свет проникал через верхний люк, непонятно почему открытый. Палуба, переборки и все вещи в каюте были влажными. Мебель стояла на своих местах, койка — аккуратно заправлена, одежда — на вешалке. На письменном столе — несколько свернутых в рулон карт...

Дево вышел в коридор и открыл дверь соседней каюты — старшего штурмана. Здесь было сухо. Все — на своем месте. На ковре стоял деревянный ящик с набором плотницкого инструмента. Штурману это показалось странным. Обычно инструмент находился в носовом кубрике, где живут матросы, в том числе и судовой плотник. Внимание Дево привлек лежавший на столе раскрытый судовой журнал «Марии Целесты». Последняя запись в нем относилась к 24 ноября 1872 г. В ней говорилось, что в полдень этого дня судно находилось по астрономическому определению в точке с координатами 36°57' северной широты и 27°20' западной долготы. Дево переписал координаты в свою книжку и вошел в следующее помещение, оказавшееся кают-компанией.

Все здесь выглядело так, будто люди только что вышли отсюда. На обеденном столе были расставлены тарелки и чашки, лежали ложки, ножи и вилки. У иллюминатора стояла швейная машинка с незаконченной работой — детской рубашкой. На полу разбросаны игрушки (видимо, капитан взял в плавание жену и ребенка).

Штурман «Деи Грации» увидел на письменном столе грифельную доску, на которой судоводители обычно делали черновые пометки перед тем, как сделать запись в вахтенном журнале. Оказалось, 25 ноября 1872 г. в 8 часов утра бригантина находилась в шести милях к зюйд-зюйд-весту от острова Санта-Мария (один из Азорских островов).

В верхнем ящике стола штурман нашел связки писем, какие-то бумаги, старые газеты, две библии, готовальню и конверты для писем. Из книжного ящика он извлек большую деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром. Она была незаперта. Здесь хранились золотые кольца, браслеты, медальоны, ожерелье, украшенное камнями, названия которых штурман не знал, и множество безделушек. В одном из отделений шкатулки лежала толстая пачка банкнот достоинством в десять английских фунтов стерлингов каждая. Под ней была пачка потоньше — американские двадцатидолларовые ассигнации. Оливер Дево уже было переступил через комингс кают-компании, но вернулся и подошел к дивану.

«Нет, мне это не могло показаться! — пробормотал он. — Какое-то наваждение... Только что я, выходя отсюда, дотронулся до этого ящика, и он мне показался сухим. Но ведь в каюте все влажное, даже диван, на котором он лежит...»

Дево прикоснулся рукой к крышке объемистого ящика. Она была сухой. В ящике лежала украшенная перламутром небольшая гармонь-концертино с перламутровыми кнопками. Штурман приподнял и передвинул ящик на край дивана... «Ага! значит его поставили сюда уже после того, как вода проникла в каюту через открытый световой люк, значит, на „Целесте“ кто-то есть», — решил Дево и быстро зашагал по коридору на палубу. Здесь по-прежнему никого не было. Штурман перегнулся через комингс люка. Там внизу, в трюме, матрос, стоя по пояс в воде, вслух пересчитывал бочки. Дево подождал, пока он закончит.

— Ровно одна тысяча семьсот штук. Одна бочка неполная — не хватает трети. В них чистейший ректификат, видимо, коньячный, сэр! Признаюсь, я уже немного попробовал — в трюме собачий холод! От этой проклятой воды у меня лязгают зубы, сэр! — прокричал из трюма матрос.