— Не ограничусь!

— Ну, хорошо… Не хотите крепких напитков, есть замечательное вино. “Шато Доман де Шевалье”… Любой гурман продаст Родину за бутылку “Шевалье”. За пробку от бутылки! Хотите?

— Не хочу! — продолжал кочевряжиться Чиж.

— А может, ликерчику, Чижевич? — встряла я. — Ликерчику, а? Самое то! Ликерчику — и баиньки.

— Я же сказал: я буду пить это шампанское. Дайте мне бокал, Ботболт!

Впрочем, нетерпение Чижа было так велико, что он не стал дожидаться Ботболта, а блохой подскочил к столу и вцепился в бокал.

И в ту же секунду я поняла: этот болван действительно опорожнит проклятую бутылку! Назло мне, назло Ботболту, назло Дашке, назло трем грациям в столовой, назло недобитому фашисту, назло спящему режиссеру, назло отсутствующему хозяину, назло трем трупам… Назло самому себе, наконец! Вот ведь твою мать! Три трупа были еще туда-сюда, они составляли классическое, воспетое мировой культурой триединство… Но четыре! Четыре — это был явный перебор!

— Нет, — дрожащим голосом сказала я и протянула руку к бутылке. — Нет, я не дам тебе пить эту гадость.

— Отпечатки! — простонал Чиж. — Не смей ее касаться, там же отпечатки!

Скорее повинуясь его властному голосу, чем вслушиваясь в слова, я отпрянула от “Veuve Cliquot Ponsardin”.

— Ты идиот! А если это и есть отравленное пойло? Чиж потер взмокший лоб и расплылся в улыбке:

— Ты переживаешь?

— Переживаю. Хватит смертей на сегодня.

— Ты переживаешь из-за этих смертей или из-за меня?

Я надолго замолчала. Я не знала, что ответить. Больше всего я переживала за себя. Вернее, за свой собственный пошатнувшийся рассудок. То, что выйти из этого трижды проклятого дома без потерь не удастся, — свершившийся факт. Но и на роль наперсницы смерти я своего согласия не давала. Весь вопрос сейчас состоит в том, какой репликой закончить пьесу и как побыстрее опустить занавес. И при этом не пришибить декорациями ни в чем не повинных работников сцены.

— Ты не ответила, — напомнил о себе Чиж.

— А ты как думаешь? — осторожно сказала я.

— Хотелось бы, чтобы ты переживала из-за меня.

— Хорошо. Я переживаю из-за тебя.

— Замечательно! Но в общем… Если я правильно оценил ситуацию, ничего страшного в том, что я выпью это чертово шампанское, не будет.

— А если ты не правильно оценил ситуацию?

Чиж развел руками, что могло означать только одно: если он не правильно оценил ситуацию, то в стане дорогих покойников ожидается пополнение.

— Не нужно этого делать, Чиж… Пожалуйста.

— Я просто хочу проверить свою версию. Я подозреваю, что она верна.

— А если неверна?

— Если неверна, пусть высокое собрание выслушает последнюю волю приговоренного к смерти. Вы готовы выслушать ее, Ботболт?

Ботболт кивнул головой в знак согласия.

— Ты готова выслушать ее, Алиса?

— Может быть, для начала напишешь бумажку? — Чиж сознательно играл у меня на нервах, и я была больше не в силах сдерживаться. — “В моей смерти прошу никого не винить…"

— Два свидетеля. Два свидетеля — вполне достаточно.

Никаких бумажек не надо. — Он опустил голову и тихим жалобным голосом попросил:

— Поцелуй меня, пожалуйста.

— Что?!

— Поцелуй меня.

— Не поняла…

— Он попросил, чтобы вы его поцеловали, — просуфлировал Ботболт.

— С какой радости?

— Это — моя последняя воля. Возражения есть? Я молчала.

— Неужели откажешься? — заканючил Чиж. — Отказать приговоренному — это все равно что пьяного обобрать! Это все равно что ребенка ударить. Это все равно что… Это все равно что дать на лапу Генсеку ООН! В рублях!..

Последний аргумент был особенно неотразим, и я решилась. Я подошла к Чижу и, закрыв глаза, поцеловала его в твердую и почему-то пахнущую бензином щеку.

— Не пойдет, — прокомментировал Чиж мой смиренный монашеский поцелуй. — Считай, что пьяного ты уже обобрала!

В общем это соответствовало истине: я обобрала. Но не просто пьяного, а мертвого пьяного. Доржо (или Дугаржапа). Восхитительная платиновая пантера покоилась в моем кармане, и иначе, чем мародерством, назвать это было нельзя. Увы мне, увы! Позор, презрение и анафема!..

— Я не знаю… — пролепетала я.

— Чего не знаешь? Как целоваться? Брось, ты же не проститутка! И не грудной младенец…

И прежде, чем я успела что-либо сообразить. Чиж притянул меня к себе и поцеловал в губы.

Господи, как же давно меня не целовали! Как давно меня не целовали так! Чиж, кем бы он ни был на самом деле, превратил поцелуй в целый ритуал, в хорошо отпечатанную программу передач с анонсами к высокорейтинговым проектам. Я получила весь набор телевизионных ощущений: от бесплотного утреннего “Голоса верующего” вначале до разнузданного “Цвета ночи” в конце. Высокодуховные христианские пожевывания и покусывания сменились глубоким бурением в стиле незабвенной “Эммануэль”. Почетный член “Клуба кинопутешественников” “ПетяНоМожноЧиж” добросовестно исследовал горную цепь моих зубов и спустился в долину языка. Бессменный егерь “В мире животных” “ПетяНоМожноЧиж” сделал полный анализ микрофлоры моей слюны. “О, счастливчик!” “ПетяНоМожноЧиж” верно ответил на вопрос “Все ли в порядке с пломбами у Алисы Зданович”, выбрав вариант D — “Все в порядке”.

Это была чистая правда: позавчера, ровно за двое суток до рокового самолета на Питер, я вышла из платной стоматологической шарашки “Доктор Дент” со свежезапломбированным верхним резцом. Хороша же я была бы, если бы Чиж, кем бы он ни был на самом деле, нащупал дупло в моем богохульном рту!.. Но я оказалась во всеоружии!..

В какой-то момент нам обоим не хватило воздуха, и Чиж на секунду отвалился от моих разомлевших губ. Этого было достаточно, чтобы я пришла в себя и попыталась не допустить второго захода.

— Надеюсь, последняя воля приговоренного к смерти исполнена? — тяжело дыша, спросила я.

— Почти, — тяжело дыша, ответил он.

— Что значит “почти”? Надеюсь, ты не попросишь меня продемонстрировать нижнее белье и родинки в паху?

— Нет… Но вот если бы ты согласилась пообедать со мной, я был бы полностью удовлетворен.

Я сильно сомневалась, что какой-то одноразовый обед в состоянии удовлетворить мужчину больше, чем какая-то, пусть даже одноразовая, женщина, но на всякий случай решила согласиться:

— Хорошо. Я пообедаю с тобой.

— А если шампанское все-таки отравлено? — не ко времени встрял Ботболт.

— Тогда закажете поминальный пудинг за упокой моей души.

Чиж со значением посмотрел на меня, перехватил ботболтовской перчаткой матовое стекло бутылки и налил полный бокал шампанского. Судя по всему, оно давно выдохлось и даже не рискнуло выпустить пену.

— Ну, мое здоровье!..

По вискам Чижа стекали капли пота, а губы, минуту назад целовавшие меня, крупно дрожали. Отвага покинула его — в самый последний момент.

— Ну! — подстегнул оператора Ботболт. — Что же вы?

— Сейчас…

Если всю эту комедию он затеял только для того, чтобы вырвать у меня поцелуй, то…

Додумать я не успела. Чиж крякнул, хекнул, кашлянул, шмыгнул носом, втянул ноздрями воздух, закрыл глаза — и опрокинул шампанское себе в рот!

Прошло пять секунд. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Почти остановившееся время с трудом подползало к минуте, а с Чижом ничего экстраординарного не происходило. Он стоял перед нами, раздавленный собственным безрассудством, — и был живее всех живых!

Еще спустя несколько секунд он посмотрел на часы и расплылся в самодовольной улыбке.

— Все! Все! Все! — объявил он. — Контрольное время вышло, а я жив и здоров! Что и требовалось доказать! Я жив и здоров, а значит, моя версия верна! Верна!

— Если вы такой умник, — Ботболт был явно недоволен бескровным исходом дела, — если вы такой умник, то зачем я бегал за железным купоросом?..

Действительно, о железном купоросе, этом обличителе (если верить словам Чижа) цианида, все благополучно забыли.

А Ботболт помнил.

— Или про купорос вы сказали для красного словца?