Монеты были сплошь копеечные, часто ломанные или обрезанные.

— Каждая монета, Маня, цена человеку, которую заплатил вампир, чтобы купить себе в раба, — объяснил Дьявол назначение ломаных грошиков.

— И куда его? Кладом что ли зароем? — спросила Манька. — Вот честь-то!

— Отдай водяному, у них такая валюта в ходу! — посоветовал Дьявол, заметив, как водяной ходит вокруг да около сундука, переминаясь с ноги на ногу, завистливым взглядом присматриваясь к нему, и как горят у него глаза, когда он смотрит на ломаные гроши. — Выкупит человека, запряжет в воловью упряжку, и загонит в реку, отрабатывать копеечку. И если не поймет, что на водяного работал, что из реки надо выбираться — утопит, и будет рыб ими кормить. А потом продаст рыбу к столу вампира. Водяной ведь он ни то, ни се, сам себе на уме. Если с ним по-хорошему, и он по-хорошему, если с ним по-человечески, и он по-Дьявольски.

— Как это выкупит и продаст?! — грозно зыркнула Манька.

— Ну, вот сама посуди: пришел к проклятому человек, глянул — и увидел на лице его вампира. И принял за вампира — и наступил на проклятого человека. А встретил вампира — и увидел душу широкую. И поклонился, и помолился. А водяной тут как тут — продается человек и покупается! И с душой его у водяного торг идет. Ведь если душе не заплатить, когда будет вампир человека обижать, рано или поздно подумает: «Что это я, ведь раз молитву не услышал, второй раз — пойду к другому!» А все потому, что душа человека пришла к нему на помощь, смотрит и плачет о нем — и услышит и пожалеет себя. И не умирает тот человек — как только смерть к нему идет, он от нее уходит. А тут водяной к душе: «Не плачь, вот она копеечка твоя, положи за пазуху, и все, что наработает душа твоя вампиру, все к тебе вернется златом-серебром! И поделим между собой!» — и молчит в следующий раз душа человека, и хвалит его, надежду дает, пока человек работает на вампира и не уходит. Своя рубашка ближе к телу, а за рубашкой копеечка. И вот уже весь человек, если не одумается, и с той стороны, и с другой — куплен водяным. А как одумается, пока не отработает все до копеечки?

— Так вампиру же зарабатывает! На что он водяному?

— Это у вас у людей, а у духов при природе другая валюта. Он кожу с человека снимает и веревки вьет, или мясом его рыбу кормит, червяки самые жирные подрастают. Так что человек еще каким работником ему… А как умрет, как хочет, так и распорядится душою человека, которая копеечку за пазухой припрятала. Мертвец у него самый послушный работник! — заметив, что Манька тупо скрипит извилинами, чтобы понять, на мгновение задумался. — Как же это объяснить… Вот ты, работала-работала, а ничего нет у тебя, а почему? Да потому что все у водяного…

— Это мне за версту его обходить? — изумилась Манька, с опаской поглядывая на соседа по земле.

— Так разве я с чем плохим? — в свою очередь изумился Дьявол. — Я тебе стрелы кую, а ты мне что? Но остеречься и не пакостить — это святое! А то зайдешь в реку, пиранья налетит со всех сторон, и костей не останется!

— А с листьями что же?

— Положи на землю и пожелай лесным отдать. Они столько земли выкупят у человека, сколько многие народы не имеют.

— Да-а? — удивилась Манька, что и прошлогодние листья цену свою имеют.

Вдаваться в подробности, какая и как, она не стала. От водяного много добра в реке водилось. Жили-были, плодились-размножались, и вдруг, на тебе, начнет судить соседа!

В другом помещении напротив, наоборот, столько гадости было — много больше, чем злата-серебра. Всякая блевотина, навоз, ведра с помоями, железо ржавое и плети, лошадиные и воловьи сбруи, несколько гробов с человеческими останками и синюшными и почерневшими местами покойниками, которые, к счастью, вели себя, как должно, лежали тихо и пускали пузыри от разложения. Лежали тут многие куклы с человеческими волосами и ногтями, в основном, восковые, утыканные иглами, с оторванными руками и ногами, с обезображенной головой, кривые зеркала — и Манька выносила все это из избы, перво-наперво предлагая водяному. Но тот и радовался бы, но будто в полон себя продавал за богатства неисчислимые.

— Это, Маня, самой тебе пригодится, — по-дружески советовал водяной. — Узда какая! Крепче не бывает, сносу ей не будет! Придется лошадь запрячь, где возьмешь? Ах, какая узда! — он прищелкивал языком и умильно ронял слезу, приживая уздечку и сбрую к сердцу. — Ты, Маня, не обманывайся ветхостью видимой, не простая это узда, с нею и на небо, и в землю…

— Я же дарю! — возмущалась Манька.

— Маня, блевотина эта — средство от всех хворей! Покойники эти, работают без устали — лучше работника не найдешь! И смирные, и зависти в них нет… А куклы-то, куклы! Это ж кто сколько добра в избу положил?! Хоть тесто замешивай, чтобы дитя себе вылепить! — водяной плакал от счастья и брал бы все, но совесть не позволяла. — А навоз на землю положи — пройдет полгода и увидишь, как заколосится пшеница на таком навозе… А помои-то сытые какие! Вместо дрожжей их держи, ложку помоев на бочку воды, сытнее корма не сыскать на белом свете!..

Что-то сразу просачивалось сквозь пальцы кровавой слезой, и падали они на землю и оставались застывшими камушками или рубинами, если слеза была кровавая, или крупным бриллиантом, если слеза была чистая.

В последнюю очередь вынесла Манька резной сундучок, в котором лежала одна золотая монета из червленого золота, такая тяжелая, что рука не держала.

На монете она с удивлением обнаружила круг уже со знакомой размашистой буквой А.

— Это тоже водяному отдать? — спросила Манька, разглядывая монету.

— Ну, другой и посоветовал бы, — ответил Дьявол, — но я на совесть никогда не жаловался. Он этой монетой и меня купит! Себе возьми — и золото, и камни. Украсишься когда-нибудь, когда железо сносишь. А то смешно, железо — и такое богатство! Нелепо. Это цена, которую я заплатил вампиру за его душу. Моя валюта! Можешь прямо сейчас положить ее в мой банк. Надежнее банка нету! — заверил он. — Процентная ставка у меня один к одному! Купить на такое золото многое можно.

— Например? — живо заинтересовалась Манька. — Что я могу купить?

— Например… — Дьявол задумался. — Царь бесплодных земель забрал твою плодородную землю. И я могу помочь тебе забрать его землю, как он забрал твою. За процент. Она, в общем-то, бесхозная, хоть и пустыня. На таком навозе, да на таких помоях, да с таким средством от всех хворей, ее уже пустыней не назовешь. Так черная кровь вампира хоть сколько-нибудь, да принесет тебе прибыли.

— А разве так можно?! — прищурилась Манька.

— А почему нет? Я же Бог Нечисти! У меня не так, как у Бога бедного человека! Или пролей помои, навоз и мочу на себя саму. И будет земля твоя, как земля вампира. Или подай мне валюту на блюде, и купи у меня голову вампира. Тут же принесу!

— Проклятие на него наслать? Подрезать его? — опешила Манька.

— Кто как не ты станешь самой паскудной нечистью, если нашлешь проклятие на Царя? Он же посылает через свою пустыню черных птиц, которые устрашают твою землю. И ты пошли. И они будут устрашать его пустыню. Твоя земля, правда, тоже станет пустыней, но каждый, кто увидит ее, уже не соблазнится о ней. Но опять же, советую сначала сносить железо, чтобы не одна тварь, поселившаяся в твоей земле, не пошла от Царя на поклон. Тебе не привыкать скитаться по пустынной местности, а он еще так не жил, так что у него много появится пространных размышлений о жизни проклятого.

— И что? У него будет пустыня, у меня пустыня… А где умное решение? Вампиром мне предлагаешь стать? И войдем в одни ворота города МилоСулимРу? Или обоим протиснуться осликами в МилАсурНам? Знаешь что… — Манька подбросила увесистый слиток золота, поймала его, неожиданно заметив, что крест крестов, болтающийся на цепочке на шее, вдруг изменился: Теперь он был прозрачный, как горный хрусталь, в глубине его Манька разглядела брызжущие кровавые струи, которые растекались, наполняя его рубиновым светом. И еще он стал слегка теплым. И золото, и крест крестов потянулись друг другу, будто притягивались два магнита. — Ой, что это… они? — испугалась она.