— Как это? Плюнув в меня, человек же не место жительства поменял! — расстраивалась Манька.

— Он не моей земли не увидит, своей! А это, знаешь ли, однажды сильно его опечалит! — смеялся Дьявол. — Представь, стал человек к тебе лицом, а в это время радио заработало. И видит тебя, но поступает, как радио велит. Где у него голова? А если головы нет, разве жив человек?

— Но умеют же люди думать! — не соглашалась Манька.

— Будет ли вол бодать хозяина, который бьет его плеткой? И даже если вырвется, когда занесли над ним нож и вскрыта шея — побежит не на волю, а в стоило, — искренне недоумевал Дьявол Манькиной непонятливости. — Так человек, у которого вера. Радио мертво, коснувшись его, семь дней должен искать человек ответ, почему мертвечина к нему пристала. Но что тебе до народа, который мертв? Уж не мечтаешь ли пастырем стать?

— Я не о себе… Меня не доброе отношение интересует, а мнение, которое бы шло от народа. Ведь не выгодно соглашаться с Благодетельницей, да так, что самому себе противоречить. Унижен, обобран, скитается по инстанциям, нигде не находит правду — коррупция, обман, низведен до ничтожества, и видит вокруг зло. И там несправедливость, и тут, боится всего. И никому нет до него дела. И вдруг зачем-то начинает утверждать, что могучая Благодетельница трудится на его благо, любит ее, верит ей, гордится ею…

— Немногие выживают, когда меряются силой с Законом, переступить черту ума много не надо. Так и народ сей, который мертв. Но мертв он для меня и для Благодетельницы, которая ужас как умно оставляет его в мертвых, — поучительно поднимал Дьявол палец. — Для тебя еще как жив! Ибо встал против тебя и тянет одеяло — коллективно!!!

Как оказалось, чувственная проникновенность — и было то самое радио.

Некоторые его запросто переводили в слова, некоторые лишь принимали, как самого себя, а некоторые художественным воплощением в образах. Чаще радио было закрыто черным покрывалом, когда человек смотрит, а не видит, и в то же время эмоции бурлят, как синее море во время шторма. Чувствует, чего быть не должно. Например: хорошо ему, а тоска съедает изнутри, или то и дело о чем-то забывает, или мучается изжогой и болезнь достает, в которую ни один врач не верит, или свалится на человека нежданно-негаданно злая любовь к козлу, или к козе, и вот уже поделать человек с собой ничего не может. Или дитятко вдруг с катушек слетит, и уже родителя ни в грош не ставит. У Маньки чаще так было: и виновата, и стыдно — и ума нет. Но если в этот момент задать себе вопрос: «а где ты раньше была, умная голова, почему умными подсказками не блеснула? — Манька вдруг начинала понимать, что не просто так пришли чувства, скверным образом открывая подневольность. Если послушать ниже сердца, можно почувствовать, что там что-то есть, а если рассмотреть еще ниже, то легко подняться выше, особенно, если в это время ни о чем не думать… Радио вот оно — в уши лезет, и поднимает, или опускает…

Слушать радио, как люди его слушали, у Маньки не получалось. Все волны сливались в один звон в ушах. Если только Дьявол настраивал на нужную частоту. Но настраивал он, когда рядом никого не было. Радиоведущая, как правило, в это время себя славила, рассказывая про свои замечательные достоинства. И смотрела Манька по сторонам и понимала — все люди, она одна не человек, так получалось. Прямо болезнь какая-то. А возможно, Дьявол мог ее настроить только на те волны, в которых Благодетельница обращалась именно к ней, а что на остальных каналах было, оставалось только догадываться, прислушиваясь к внутреннему голосу. Обычно у людей он изнутри шел, и они внимали ему, ибо голос, задевая за живое, всегда сулил некоторое количество выгоды. Например, вышел олигарх в люди, а человеку кажется, что и сам он вместе с ним вышел. Подали тому же кузнецу Упырееву из государственной казны, а человеку кажется, что ему в карман положили. И стоило подумать по-другому, как становилось тошно, жизнь сразу становилась до неприличия противной, болезнь наваливалась со всех сторон. Или обзывал свиньей на лобном месте, лишь разоблачая, будто она уже о себе подумать с выгодой не имела права.

И шарахались от нее люди…

Особенно, когда Манька рассказывала про радио, будто без нее оно не работало!

То и обидно… Удивительно ей было, почему, когда Благодетельница по радио выступает, никто своей головой уже не думает — рот раскрыли и не сомневаются! И стало у нее складываться о народе мнение нелицеприятное — стыдно становилось за народ, который ничем, кроме живота, не интересуется. Но ведь и книги писали, и стихи сочиняли, и на выставки похаживали…

А хвалиться Помазанница умела!

«Идите за Мною и Я сделаю вас ловцами человеков… Я пришла не нарушить, Я пришла исполнить… А говорю вам… И объявлю вам… Приду и исцелю… Ибо Я пришла призвать не праведников, но грешников… Я кроткая и смиренная… Я пришла вразумить… Я пришла разделить… Я Дочь Отца и Матери… Я есмь Истина… Где Имя Мое, там Я… Вложите персты в мои ребра…»

Трижды оглянется Манька — а нету никого! И спросить-то не у кого, никто не видит, как Дьявола, лишь голая правда перед глазами, как ось, — и всяк утонул в ней, как во время потопа, и мыслит узехонько, штампами, прямою стезею, и ни влево его не повернуть, ни вправо.

Морщилась Манька, негодовала, но радиоэфир ей был недоступен. Не могла она Благодетельнице ответить. Да и надо ли? Она так считала: достоинства, если они есть, люди должны видеть, не стоит кричать о них на весь белый свет. По всем параметрам получалась, что она хоть и дура, но как бы умнее, ибо в речи Радиоведущей находила только недомыслие. И готовила уже не обличительную речь, а утешительную, чтобы государыня лучше бы о себе пеклась.

Настроит ее Дьявол на волну:

— Вот, Маня, Благодетелей тоже сознанием видят, — скажет. — Радио это не простое, окружает оно человека ореолом. И растворяюсь во свете ореола сего, и нет меня… Разве услышит человек мой голос, если еще сто пятьдесят каналов с ним откровенничают?! И не постыдить, не подсказать… Мы, Боги, чудными путями приходим — не спрячешься, не скроешься, говорим к человеку из среды его самого. А как он тебя услышит, если ты лишь на шести чувствах поднимаешься, в то время, как человек одесную Богочеловека, глазами его, зрит в корень паскудности твоей?! И далеко отстоит от ума своего, глаза у него в это время на лобном месте, Дьявол осуждающе качал головой. — Благодетели, Манька, благодатью на человеке лежат, а ты его ножом по сердцу!

— И ты?

— Ну… — разведет руками Дьявол. — Я не я, а без меня не обошлось бы… Я Закон утвердил? Утвердил! На скрижалях прописал? Прописал! Получается, причастен…

— А как же я вижу тебя?

— Ну, во-первых, открытое железо… А во-вторых, радио для тебя горькая пилюля — и не лечит. Я хоть ругаю, но не каждый раз. И потом, мы о живом говорим, а радио, обладая несомненной живучестью, мертво — это запись. Вот спроси у него, что на тебе надето — запнется, и будет молотить, выуживая слова от тебя самой. Или мои слова — поймает и вывернет. И получается, что говорить с человеком я могу, но редко и во вред, лицо мое от него скрыто, а слова падают в руку пастыря. И как хочет, так и расставит. И получается, что поднимаю против человека страшную силу.

— Но люди не глупые… Они не просто на веру берут, они размышляют. Правильно, не правильно, это другой вопрос. Перед глазами обман, опираются на него, но своей головой. И не всегда в убыток. Вот не заплатил человек за работу, разве плохо ему?

— А мыслительная материя — вода, — усмехался Дьявол. — В ней слов нет, но есть решение, которое умеет понять земля. И пьют, и умные, но не умнее воды и радио. Вор, он и есть вор.

— А почему я не могу воду пить?

— А тебя умные решения обходят стороной. Чуткий божок ее черпает, обученный всякой премудрости. И пускает воду по рукотворному руслу, где имени твоего нет.

И правда, Манька так и эдак пытала Благодетельницу — и нет слова, если не думает, если слушает, не подсказывая. Получалось у радиоведущей, как у Спасителя Йеси: все хорошо, что по вере и во имя, все плохо, что мимо. Никакой конкретики в словах не было, уточняющие вопросы у Благодетельницы вызывали слезу — не могла она и камень назвать камнем.