И обходят стороной рассорившихся горе-строителей.

Разве что за теми же спорами залетят тайно, чтобы не убили бы их, как инакомыслящих, и заберут последнее существо, чтобы вырастить в другом месте. Как земля обросла червями — им страшно смотреть. Поэтому при исследовании применяют искусственное усыпление любого начатка сознающей материи, чтобы вопли земли не слышать своими ушами.

Но заметили — и обвинили в домогательстве.

— В смысле? — удивлялась Манька. — У них что, червей нет?

— Я не о биомассе речь веду, — сердился Дьявол ее узкому мышлению. — Слышала, что если с кладбища взять земли и принести домой, ужас обрушится на человека? Замечено, что со свежей могилы земля быстрее убивает человека.

— Ну, слышала, — утвердительно кивала Манька.

— Так вот, везде, где земля и материя земли, существует и другая материя, которая есть Ад и Рай. Земля, как слоеный пирог. Чем выше по слоям поднимаешься, тем… как бы это сказать… становится она… тонкая… или нет, больше живая. Каждый умерший примерно на земле, а на самом деле в Аду… Те кто в Раю, к земле не привязаны, они уже не люди, а дети вселенной — им вся вселенная рада. Можешь себе представить, приходит ко мне человек, а я спрашиваю: где у тебя земля — пропуск в Рай, чтобы в Раю на земле жить? Он мне и так и эдак про землю талдычит. А поднять глаза и посмотреть на ближнего своего и понять, что и сам он так же растет на земле, ума не хватает. На своей земле, которая сознание его подняла бы в Небо. И я обращаюсь к нему со словами: иди, успеешь до Суда добыть землю, будешь жить, нет, Судья я, мне свидетель нужен. И убоявшись Судного Дня, он всеми муками охраняет аршин земли, внезапно нападая на человека, который возьмет землю с могилы да и принесет домой. Или подсыплет кому-то в туфлю, натравливая покойника на человека: мол, смотри, он твою землю попирает!

Сознаюсь, Манька, возле могил лет семьдесят близко не проходить тебе, чтобы не накликать беду. Умерший дух больше всего боится безземельного человека, а у вампира, который создает тебе имидж, земли не больше, чем у ограбленного.

Так что достает тебя не только нечисть, но и мертвый покойник, который смерил свою землю.

— А которые в огне сгорели? — хитро прищуривалась Манька.

— Ну! Им переживать не о чем, вся земля постель! — усмехался Дьявол.

В общем, рассказывал Дьявол, что все живое жалко, но оно не вечно. И ничто не совершенно, а только Бездна, которая родилась вместе с Дьяволом, не пойми как. Была всегда и сознанием Дьявола осознавала себя: вот Я, Бездна, — есть!

И решил Дьявол, что бить надо себя каленым железом за свою такую жизнь.

И что даже к Дьяволу опыт приходит быстрее, чем к человеку — но не сразу! И никому не надо позволять себе указывать. Тем более, если Господа строят человека, а сами ведутся на смерть, как закланные овцы.

И напоминал, что зла на Маньку не держит, но укрощает строптивую, ибо Благодетелям идет указывать — а Благодетели к нему ближе, чем она.

И, если сквозь сон Манька тревожно вздрагивала, Дьявол ложил руку на ее лоб, и она успокаивалась.

В костре тлели угли, отдавая земле тепло, играя отсветом причудливых теней, иголки то и дело норовили воткнуться в тело, под ветками хрустел снег, который на утро становился лужей. И жалела Манька, что знает много от Дьявола, и видела, когда показывал, ну хоть бы раз приснилось что-нибудь! А снились ей старые развалюхи, бомжи, падшие женщины — и гонялись за нею по всей земле злые люди…

Иногда Манька слушала радио. Радио о ней не забывало, но спустя неделю после упокоения Бабы Яги, вспоминало с ленцой, как о надоевшей мухе, типа: муха еще летает, или: муха летает, но лучший способ отвязаться от мухи — игнорировать, или: муха забилась в щель. Но, как бы то ни было, она чувствовала, что на радиостанции не все так спокойно, как хотелось бы Радиоведущим. Отчаяние продолжало нарастать даже на тех волнах, где Благодетельница славила саму себя: хоть Манька и была дурой, но дурой живой и невредимой. К тому же слезы не лила и на жизнь не жаловалась, и волновало ее одно: когда, наконец, она доберется до Помазанницы и завяжет узлом лебединую шею, чтобы гусыня не терроризировала ни ее, ни землю, в которой твердо решила поселиться рядом с избами. Если там круглый год лето — не пропадут, места всем хватит!

— А какие они, вампиры? — спросила как-то она, устраиваясь удобнее. — Страшные? Бледные? Как их это… изживают? В смысле, вот есть у меня живая вода, огонь необычный и кол осиновый, но что мне с ними делать?

И Дьявол поведал ей самую длинную историю о Неведомой Непреодолимой Страшной Силе (эСэС), которая уже много веков правила людьми, закрывая человеку дорогу в Небо.

— Ну, — задумался он, поджаривая на ветке размоченные грибы. — Вампиры бывают разные. Но всегда понимают друг друга и обязательно пьют кровь. Тот же мертвец, который могилу стережет, могильный камень, — запасной вариант. Глупость и высокое самомнение всегда ведут к такому финалу. Мало надеяться жить вечно, надо готовиться. Ибо сказал: «Вот человек, как я, в познании добра и зла, и если протянет руку ко второй руке и возьмет от дерева жизни и поест, то будет жить вечно. А охраняют то дерево два ангела и меч вращающийся, для охранения пути…»

Но кто поднял этот меч, чтобы надеяться?

Правда потом ангелы стали херувимом, а меч пламенным и обращающимся…

Но с появлением Спасителей, так оно, наверное, даже правильнее. У кого он теперь вращается и не пламенный, и к кому не обращается? И где те ангелы, если херувим выкачивает их день и ночь? Херувим от слова «хер». Хер с ним — черт с ним, дерьма не жалко, нет и не надо, списали со счетов. Это крест, только такой крест, который на человеке ставят. Но люди краснеют при слове «хер», и славят херувима! А «херувим», нечто, что уничтожает человеке в принципе.

Или древний вампир, пограничное чудовище, которое спит в земле человека…

Древний вампир, по сути, тоже человек, или то, чем он был — далекое темное прошлое. Ну как далекое… — Дьявол на мгновение задумался. — Не настолько, чтобы не уместиться в одну жизнь. Но человек не помнит об этом. Плоть древнего вампира пространственная, как эфир, слово, облаченное в плоть. И не живой, и не мертвый, Святой Дух. Им крестят, поливая землю огнем, и когда смажут губы кровью, вылазит из гроба и присматривает за человеком во славу вампира. И разбудят вампиры всех, кто был похоронен в земле, и сядут мертвецы там, где не видно, и будут служить святым, которые правят каждый в свое время. Бродят они вокруг жилища человека, и каждую минуту голос древнего вампира летит по земле, подсказывая, как сделать, чтобы проклятый истекал кровью. А железо, как антенна, принимает и рассеивает его крик и умножает, чтобы достал ушей вампира. А если человек откроет железо и сокрушит антенну, то однажды поймет, что древний вампир следует по пятам. Все, что получает от меня человек, проходит через него, и он решает, кому отдать.

Вот такой Бог, Манька, не любит тебя. И каждый день, на краю земли, твои губители, которые крестили тебя древним вампиром, устраивая белые царские одежды, принимают кровь из рук мертвого Бога, чтобы насытить свой голод.

Думаешь, откуда появилось по радио сообщение, что ты убила Бабу Ягу? Ведь никого рядом не было?!

— Я слышу древних вампиров?! — догадалась Манька, волосы на голове зашевелились. — Получается, что радио — это древние вампиры? А Благодетельница умеет им заказать любую передачу?

— Правильно. Только рядом нет человека, от которого отразился бы голос, вошел в глаза твои и на другой стороне земли наябедничал, — успокоил Дьявол. — Пока вампиры не знают ни о Кикиморе, ни о Бабе Яге. Возможно, волнуются, но кто подумает, что исчезновение крутейшей нечисти дело твоих рук? Даже нечисть боялась их, орешки покрепче падали на колени от одного лишь взгляда. А пропадать им не впервой. Кикимора на зиму в спячку впадает, а Баба Яга… Закроется в избе на полгода, и продукты изводит…

Но есть другие вампиры, которые приспособились жить как человек, много опаснее!