— Но это надо не человеком быть, чтобы убить себя самого! — раздосадовано сказала Манька. — Неужели они совсем не думают? Что они могут получить от меня? И зачем уничтожать знания?! Это вандализм!

— От тебя ничего. От твоей земли много. Имидж — и весь мир. Вампиры получают жизнь, сравнимую разве что с жизнью Бога! Они могут миловать, карать, обожествлены, причем не осознанно, а подсознательно, могут позволить себе в материальном плане то, о чем многие люди и не мечтают. Люди приходят сами и сами отдают, не спрашивая: «Когда долги отдашь, сволочь!» Не об этом ли мечтает половина человечества, обделенная вампирской любовью? Конечно, вампиры прячут знания, и я их понимаю. Представь: проклятый обучился и пришел к другу, такому же, как он, проклятому. «Послушай — скажет он — я не могу прийти сам и взять мою землю обратно, но я могу послать тебя, и ты принесешь мне плоды ее!» Разденут вампира, разуют, и спасибо не скажут! Люди забыли, но вампиры помнят, что такое война, и как непрочно их здание. Кроме древнего вампира кто-то всегда присматривает за жертвой, чтобы не увели из-под носа. Ведь через нее могут проклясть вампира. Проклятые для них самые страшные враги. Твоя память у вампира. А его память — у тебя. — Дьявол постучал по Манькиному лбу. — Там такие ужасы, которые умом человека нельзя понять.

Манька задумалась. Люди так внезапно менялись в отношении к ней, что она зачастую не успевала понять, что человек увидел в ней врага. Происходило это как-то вдруг, но каждый раз перед тем она предчувствовала, что это случиться. За неделю, за месяц. Уж не пасли ли ее вампиры, присасываясь к каждому человеку, с которым она делила и хлеб и соль? Но как? Мало им было своих объяснений? Неужели они делали вампиром человека только лишь потому, что он рассчитывался с нею и начинал ей помогать? И почему человек не замечал внезапной своей перемены? Манька вопросительно посмотрела на Дьявола.

Дьявол промолчал, сочувственно покачав головой.

— А почему люди не знают о вампирах, если они живут среди людей?

— Вампир кусает ночью, когда человек спит. Они стараются не оставлять следы, это бы объединило людей. Кроме того, они должны убедиться, что правильно выбрали человека. Проверить, как работают их заклятия.

— И спокойно смотрят, как человек гибнет?

— Не спокойно. С радостью и чувством самодостаточности. Вампир чувствует, что отношение людей к нему изменилось, ушла боль, совесть не мучает. А проклятый начинает понимать, что изолирован от всего мира. В конце концов, придет из сердца страшная правда о нем самом — полчища проблем станут одним мгновением. Но человек не ищет, он злится на себя, на людей, радуя вампира послушанием.

— Неужели вампир после укуса совсем не чувствует душу?

— Как раз, наоборот! — усмехнулся Дьявол. — Вся жизнь вампира — душевный порыв. Он просыпается счастливый: образина, которая кричит: я твоя душа! — рядом, сам он Бог, тепло ему, умные мысли просятся в голову… Наслаждение держит его крепко. Это не боль, которую превозмогает проклятый, чтобы чувствовать себя человеком.

Маньке снова задумалась, прислушиваясь к себе. Душу было жалко до слез. Ведь умела она пожалеть каждого человека, посочувствовать, поделиться. Разве так бы она думала, если бы душа ее не умела противиться злому? Не было вампиров в уме, но были люди, которые радовались, переживали, на что-то надеялись…

— Но если у меня есть совесть, и сама я не приемлю насилия, как поверить тебе?

— Еще бы у тебя не было совести! — рассмеялся Дьявол. — Боги проклинают тебя день и ночь, охаивая все, чем ты дышишь. Ведь если душа ругает, человек должен поискать в себе недостатки! — осадил он ее. — Та любовь, что идет из твоего сердца, окружает вампира со всех сторон. Это ум, который лижет его. Он счастлив, а ты? Так что, жалобную книгу мне не подсовывай! Жалость в себе имеет жало.

— Неужели никак нельзя вернуть вампира к жизни?

— Нельзя. Вампир не задумается никогда и ни о чем, а человеку от него только смерть, и земле смерть, и лечить вампира бесполезно, человеком он не станет. Бог он, а Боги не сомневаются. Им хорошо, значит, и мудрость их хороша… На заре, когда человек старался выжить, насилие над человеком каралось смертью или наложением рук. Вампира убивали или клеймили позором, чтобы каждый, кто увидит, бежал от него. Так поступили с Йесей, так поступили с Иаковом. Так поступили с Петром. Но золота моего немного было в их словах. Никто не смог объяснить, что происходит с людьми, и как вернуть их к жизни. Проиграв войну вампирам и признав за ними право, жить среди людей, человек не управляет ни собой, ни своим сообществом, ни своим имуществом. Как только вылезли из подполья, вампиры сразу же уничтожили знания о себе, людей, способных противостоять им, заменили ценности, данные человеку от природы, наплодив огромное количество религий, раздробленных и разобщенных, еще в утробе матери разделяющее человека самого в себе.

Разве не сказал Спаситель, что он пришел разделить родителей и сына, свекровь и сноху, брата с братом, со всеми, кто мог бы поднять его над вампиром? «Истинно — сказал он, посылая человека продать землю и раздать нищим: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной.

Да, на земле вампира гонение, а он получает во сто крат. Во время гонения. В этой жизни. Не об этом ли мечтает человек?

И кто вспомнит сироту, которую Спаситель разделил с матерью, и которая гниет в своих пеленах в больнице, потому что в доме младенцев уже лет десять нет места? Или ребенка, которого мать и отец привязали к кровати, чтобы не украл ночью корочку хлеба? Человек не думает, что именно ему предстоит стать этой матерью или сиротой, или брошенной женой, или обманутым мужем, или нищим у порога вампира — в словах вампира он пьет мечту.

Но про жизнь вечную — это он поторопился. Я не человек, я Бог — больший, чем вампир. И поступлю как вампир. Я же не смотрю на землю со стороны. Я могу пройти по ней, поднять всех червей, стать ими, выбрать самых тощих и самых жирных.

Все перед человеком — и войны, и глад, и голод, и болезни, и проклятые, и избранные — все, что обещал Сын Человеческий, когда сказал, что будет, когда придет в этот мир. И стало так. Ходит среди людей, а люди не видят и не уразумеют. И ждут чуда, как те крепостные крестьяне, которые молились ему день и ночь, и не ели белого хлеба… Неужели же нищета и гибель миллионов верующих не доказала, что ни одна их молитва не достала ушей Бога?!

— С другой стороны, красиво жить не запретишь! Откуда красоту-то взять, если не забуришься на чужое поле? — Манька тяжело вздохнула. — Пожалуй, знай я заранее, как все обернется, не мешкая помолилась бы на себя. Сносила железо, а разве что-то изменилось?

— Ты проклята. Бремя вампира накладывает отпечаток на каждого, кто приходит к тебе, — сказал Дьявол. — Вампир пасет тебя жезлом железным. Да, ты его открыла, но железо было предназначено не ему, так вампира не достанешь.

— Его никак не достанешь, — рассудила Манька. — Он всесилен. Что бы ни делал вампир, люди не умнеют. Пока у человека есть корка хлеба и пакет денатурата, будет терпеть. А нет, умрет.

— Сохранить землю — убить любой начаток вампира. Кому как не мне знать, как день становится ночью, и все воры и разбойники выходят на дорогу! Любой Царь, — голодный и злой — прикрывает себя именем Бога. Вся куцая жизнь его приурочена к подвигу. Какой подвиг, если он убивал людей и отдавал землю людям, которые не умели жить в мире с местным народонаселением? Сколько моего народа ушло с лица земли, когда вампиры перестали бояться человека? Не скажу, что они не сами тому виной. Тем хуже их грех. Они думали, что в них победил человек, когда прикрыли вампира, наделив его человечностью. И многие народы, которые не держали в руках меча, ушли в один день. Много ли славы такому герою, который рубил головы безоружных? Но люди помнят его, а не народ, который не искал смерти. Пусть будет проклят такой народ, — благословил Дьявол. — Он не заслужил другого господина. И ты проклята. Так что не вздумай мне жаловаться! — пригрозил он. — До тысячи родов проклинаю, убившего зеленого человечка. А теперь посчитай: средняя половозрелая плодовитость наступает в двадцать пять лет. Двадцать пять тысяч лет могу издеваться над народом.