Наклонившись к нему, Патриция нетерпеливо спросила:

— Так что же это было?

Он улыбнулся.

— Вампиры, оборотни, призраки, вурдалаки и всякая другая нечисть, которая вылазит по ночам. Да и днем тоже. Тогда все это казалось абсолютно подлинным, реальным. Да и сейчас временами кажется. Тем не менее, такого быть не может, поэтому я говорил всем, что находился под воздействием сильного наркотика. По крайней мере, теперь я гораздо меньше уверен в том, что все происходящее вокруг нас можно объяснить с научной точки зрения.

— Что же все-таки случилось?

— Сейчас, как меня заверили, я в здравом уме и таковым намерен оставаться дальше. Так что не будем лучше говорить об этом.

У Патриции был явно раздосадованный вид.

— Извини, — улыбнулся он. — Но подробности могли бы убедить тебя в моей неполноценности. Может быть, так оно и есть на самом деле. В любом случае, я решил бросить сыскное дело, изменил имя и практически исчез. Но вот я вновь в Лос-Анджелесе, и вновь — частный детектив. Где же пресловутая свободная воля?

— Ответь мне на один вопрос, и я больше не буду об этом, — не унималась Патриция. — Ты действительно принимал ЛСД?

— Не по собственной воле. Мне подсунули его в бокале с вином.

А если она на самом деле агент Вестерна, подумал он, то что ей стоит подбросить мне в рюмку наркотик и таким образом дискредитировать меня?

Что ж, может быть, это и входило в ее планы, но сегодня она явно не собиралась этого делать — ведь он не спускал с нее глаз.

Внезапно ему стало стыдно, хотя логика и подсказывала, что нужно брать под подозрение все без исключения.

— Пора в ванную, — сказала Патриция, вставая.

Неплохо было бы заглянуть в ее сумку, сказал он себе. Надо быть дураком, чтобы не сделать этого. И все же у него было такое чувство, что он предает ее, и чувство это еще более усугубилось, когда он нашел в сумке только, что, в общем-то, и ожидал — флакон с контрацептивом и таблетки против венерических заболеваний.

И тогда он решился.

Она, выйдя из ванной, поняла это, молча подошла и положила руки ему на плечи...

Позже, засыпая, он задумался на мгновение: могут ли покойники наблюдать за живыми? Френсис это явно не понравилось бы, но для этого ей, как минимум, надо было находиться тут. И, кроме того, понадобилась бы машина, чтобы перекинуть шаткий мостик в этот мир.

И уже перед тем, как окончательно заснуть, он удивился: о чем это я толкую? Я не верю в существование загробной жизни. Эмсы являются существами из другого мира... или чем-то другим подобным...

9

— Ничего не было ни доказано, ни опровергнуто, — рассказывал Карфакс. — Епископ пытался изгнать дьявола из «Медиума», но с ним случился сердечный припадок. Вот и все.

— Но откуда Вестерн мог узнать, что епископ Шаллунд выберет друга детства, который умер в 11 лет и о котором узнать что-либо заранее было совершенно невозможно? Кроме того, он до последнего момента не знал, кто войдет в состав комиссии.

— Он очень богат и, насколько мы можем предположить, неразборчив в средствах, — сказал Гордон. — Ему, скорее всего, удалось выяснить, кто войдет в комиссию, несмотря на то, что это предполагалось хранить в строгой тайне. И его ищейки, что также вероятно, раскопали все, что только можно, в отношении ее членов. Как бы там ни было, расследование ничего не прояснило, даже наоборот — запутало все еще больше. Постмедиумисты утверждают, что покойник возмутился комиссией и убил Шаллунда за то, что тот никак не мог ему поверить. Или, вернее, так напугал епископа, что с ним случился сердечный приступ, имевший фатальный исход. В среде антимедиумистов так и осталось существовать два направления: одни утверждают, что Вестерн — просто мошенник, другие верят, что он — колдун, новый Фауст, вызвавший к жизни силы, которые следовало бы оставить в покое. Словом, мы остались там же, где были до комиссии, только страсти разгорелись еще сильнее.

— И что ты думаешь об истинности утверждений Вестерна?

— Остаюсь при своем мнении. Во всяком случае, пока что. Я, признаюсь, вовсе не беспристрастен в этом деле. Мое неприятие идеи о существовании загробной жизни могло повлиять на мои суждения и помешать мне быть объективным.

— Сегодня ты будешь говорить с Френсис и независимо от того, сколько денег потратил Вестерн на ее изучение, он не в состоянии разузнать абсолютно все. Есть такое, что знаешь только ты.

Гордон улыбнулся.

— Верно. Но, согласно моей гипотезе, это не имеет никакого значения. Ведь разговаривать я буду вовсе не с Френсис. Это будет нечто иное — какое-то существо, располагающее определенными средствами разузнать о ней все. Читая мысли, наверное. Или, может, оно наблюдало за ней с момента рождения...

— О, ради бога! — воскликнула Патриция.

Тело у нее, безусловно, изумительное, подумал он. Но выражение гнева вкупе с полным отсутствием косметики делает лицо почти уродливым.

Карфакс поднялся с постели, одел пижаму и легкий халат.

— Может быть, горячий кофе тебя остудит. Не выходи из себя только потому, что я осуществляю свои мужские прерогативы.

— Что?

— Извини. Не мужские, а человеческие. Гомо сапиенс — разумное животное. Потому что часто человек игнорирует факты, или, вернее, искажает их таким образом, чтобы они соответствовали его собственным воззрениям.

— Ну, может быть, ты так и поступаешь, но не я! Я знаю, что Вестерн убил моего отца и украл его изобретение, я знаю, что эти... на самом деле покойники! Я объективно смотрю на вещи!

— Конечно, конечно, — сказал он. — Я приготовлю кофе. А ты пока что подкрасься.

— Что, мое лицо настолько тебе неприятно? Ты сам...

— ...не очень-то хорошо выгляжу утром, — согласился Карфакс. — Да, я это знаю и прошу у тебя прощения. У Френсис была удивительная способность оставлять свое мнение при себе. Надо было у нее поучиться.

Он обошел кровать, чтобы поцеловать ее, но она вырвалась и метнулась в ванную. Карфакс направился в кухоньку, ругая себя за то, что не смог отказать себе в удовольствии позлить ее. Доктор Слоко считал, что в нем глубоко укоренилась потребность вызывать на себя женский гнев, причем гнев тех женщин, которых он любит. Карфакс соглашался с тем, что это вполне возможно, но откуда взялась у него такая потребность? Этого до сих пор не смогли выяснить ни доктор Слоко, ни он сам.

Патриция вышла из ванной. Она завязала волосы узлом Психеи, но принципиально не накрасилась. Он, ощущал себя виноватым, подошел к ней, чтобы поцелуем загладить вину. На этот раз она не оттолкнула его, даже улыбнулась:

— Давай начнем все сначала. Доброе утро, Гордон.

— И тебе доброе утро, — ответил он. — Я сейчас вернусь.

И скрылся в ванной.

Потом они сидели перед телевизором и тянули горячую жидкость.

Последние известия, в основном, были посвящены событиям вокруг Вестерна. На автостоянке перед его особняком несколько раз вспыхивали беспорядки между сторонниками и противниками «Медиума», которые полиции с трудом удавалось гасить посредством гранат со слезоточивым газом и пены. Множество забияк было увезено в полицейских фургонах, серьезно пострадавших забрали кареты скорой помощи. Демонстрации провестернитов прошли в Нью-Йорке и Сан-Франциско. Сенатор Грэй из Луизианы дал интервью, в котором предложил, чтобы «Медиумы» производились за счет государства и устанавливались во всех городах с населением более 50 тысяч. Для всех желающих доступ должен быть бесплатным, или по весьма умеренной цене. У Грэя был глубокий, звучный голос и искреннее лицо, созданное, казалось, специально для телевидения. Он все больше становился известным среди широкой публики благодаря своим выступлениям в пользу «Медиума». Мысль сделать «Медиум» общедоступным пришла ему в голову во время размышлений о проблемах маленького человека, у которого недостаточно денег, но которому тоже хочется побеседовать с дорогими усопшими. Действительно, несправедливо, что величайшая штука со дня сотворения мира служит только богачам.