– Тогда нежить?

– Нежить нежитью, да не по зубам ей птица титанов! Да и откуда у них такая магия, чтобы деревья валило? Нет уж! Тут без Той-Кого-Нет дело не обошлось… Она к этой птице давно подбиралась!

– А ей зачем птица?

– Да я не в курсах! Это Сарданапал так сказал… Мое дело лЕчить, ее – калЕчить! Я даже не знаю, чем Чума ее тогда достать смогла. Ладно, Танька, пошел я! Мне второй урок сегодня поставили на замену… Да вообще, Тань, недоволен что-то я.

– Чем? Уроком на замену?

– Нет. Народом нынешним недоволен. Все под себя гребут, в начальство лезут – на зверей всем начхать! Ты да Ванька – вот и все, что у меня есть. Ну и ладно. Как будет, так и будет.

Таня ощутила легкое, непонятное ей самой смущение.

– Ты не жалеешь? Ну что сам со зверями-то связался? – спросила она, не зная, что сказать и что спросить.

Питекантроп качнул плечищами – такими могучими, что на них легко можно было унести единорога.

– Да кто ж его знает? Я, Тань, как светлую сторону выбрал, все поначалу заморачивался, как бы кого нравоучнуть и на светлую сторону перетянуть. А потом понял: не работает это. Если б на человека слова действовали, все давно бы уже это… с крылышками летали! Темное отделение загнулось бы еще в тыща горбатом году…

– А что действует?

– А не поймешь что. Но не слова. Я как руку в глотку льву немейскому сунул однажды, кость вытаскивал, так ко мне десять человек сразу на спецкурс записалось. А так ходишь, приглашаешь – только отворачиваются. Кому охота клетки целыми днями чистить? Так пропахнешь – мама не целуй!

Тарарах хотел поскрести грудь, но раздумал и ограничился тем, что поймал в бороде прыгучее насекомое.

– Еще, Тань, если у тебя время есть! Вечерком драконов бы… эта… посмотреть надо! Сегодня с утреца Шурасик с Шито-Крыто в ангары заходили – так драконы перебесились! Сам-то Гоярын заперт был, а его сыновья такие струи выдыхали! Кормушки расплавили, в ведрах вода вскипела! С чего бы это, а?

– Не иначе у драконов осенние обострения, – предположила Таня.

– Так-то оно так, но других-то они не трогают. Ванька твой, например, тех же сыновей Гоярына час назад по носам веником колотил, когда они ртов не открывали, чтобы огнеканальцы проверить.

– Ванька не мой! – не выдержала Таня.

Тарарах весело повернул к ней голову – такую же встрепанную, как у Ваньки.

– Поссорились? Что ж, дело полезное! Хорошая ссора – это как веником вытряхнуть половик отношений. Да только половики-то, Тань, рвутся!.. Я ему говорю: ты, Ванек, того… полегче на поворотах! Кто знает, что у них в мозгах защелкнется? Ящеры все-таки. Да и притом я не припомню, чтобы на Шурасика раньше драконы бросались.

– Странно, – медленно сказала Таня.

– Вот я и говорю: не нравится мне это. И это… Тань… что-то ты драконбол подзабросила. Соловей обижаться начинает. Ты с ним, Тань, поговори! Он такой, что первым к тебе никогда не придет!

Тут Тарарах вновь спохватился, что опаздывает на урок, и затопал к двери.

– Слушай… а птица титанов… где она живет? – крикнула ему вслед Таня.

– Адрес прописки обычный. На белом свете!

– Я серьезно.

– Да и я, Тань, серьезно. Птичка-то шустрая… Холодно ей – так в центре Земли греется. Но частенько прилетает в Заповедный Лес Тибидохса. Только там обитают поющие полосатые гусеницы. На полоске, знаешь, что между лесом и океаном.

– Она их ест?

– Слушает, как они поют! – пошутил Тарарах. – Но ты ее не найдешь, даже если захочешь! Только Ванька! К тебе она не подлетит.

– Почему?

Тарарах пошевелил пальцами, ловя ускользающее слово. У него всегда так было: мысль формировалась сразу, а потом постепенно, по каплям просачивалась сквозь речевой аппарат, точно чистая вода сквозь песок.

– У Ваньки оно… вроде дара!.. Он зверей любит, и они к нему льнут. Причем спокойно так любит… никогда не видел, чтобы он сюсюкал или млел там как-то особо… Ванька он такой… ванькинский… Ну все, Тань, пока!

Тарарах закрыл дверь. Слышно было, как он топает по коридору и заразительно хохочет, чему-то радуясь. Таня слушала его хохот, думала о Ваньке, и сердце ей согревала незнакомая прежде нежность. Ее чувство к Глебу было чем угодно, но не нежностью. Глеба ей всегда хотелось треснуть по голове трубой или разодрать в клочья. Сейчас же Таня не понимала, откуда пришла к ней эта нежность. Может, от уступившего ей тело двойника, который так непонятно, так странно, ненавязчиво и одновременно властно присутствовал в ее сознании?

Таня вышла из комнаты и долго шагала запутанными переходами школы. Она любила эти внезапные галерейки, построенные в разные века и переплетавшие башни Тибидохса между собой. Убирались тут редко – слишком большие площади. Между камнями пророс мох. Витражные стекла были затянуты паутиной, которая то надувалась от сквозняка, то опадала. Порой это получалось даже страшновато, когда паутина, например, пузырилась вместо выбитого лица у старинного витражного кавалера, глазами которому служили давно высохшие мухи.

Ученики пользовались галереями редко, предпочитая Главную Лестницу, и потому призраки здесь встречались чаще, чем люди. Вот и сейчас, услышав впереди голоса, Таня решила, что это кто-то из привидений. Большинство призраков были приставучими занудами, поэтому, чтобы не встречаться с ними, Таня спряталась за занавес из побегов плюща, который когда-то давно пророс сквозь трещину в окне.

Сквозь плющ она увидела на широком подоконнике Лизу Зализину. Лиза сидела и плакала, уткнув лицо в руки. Таня, возможно, и не узнала бы ее, если бы не длинные распущенные волосы. Обычно слезы у Лизон бывали противные – гневные, мелкие, с обидой, со вскриками, с шипением, с раздражением на весь мир. Теперь же Лиза плакала как-то совсем иначе – широко, просторно, живительно, точно дождь проливался на высохшую землю.

– Почему? Почему? Почему? – повторяла она, силясь что-то понять, но все равно не понимая.

Рядом с Лизой стояла Рэйто Шейто-Крейто и, положив ей на плечо ладонь, легонько покачивала ее, утешая. По всему видно было, что Шито-Крыто оказалась здесь случайно, из любви к уединенным уголкам, и столь же спонтанно подошла к рыдающей Лизе.

Таню это потрясло. Она как-то резко, на уровне интуиции поняла, что доброта залегает глубже слов и глубже ума. И ничем никогда ее не истребить, если человек сам не засыплет свой колодец песком. Не подходя к Ритке и Лизе, Таня бесшумно скользнула дальше, пользуясь разросшимся плющом.

«Ритка лучше меня. Добрее. А я-то думала про нее: дрянь она хмурая. Ничего я не понимаю в людях. Просто и не пытайся!» – подумала Таня. Она ощущала себя окончательно сбитой с толку.

Таня отыскала Глеба на сыпучем песчаном склоне. Он сидел на самом верху, где толстые, как жилы, корни сосен переплетали землю, и рисовал жадно и быстро. Издали Тане показалось, что она видит на бумаге чей-то стремительный профиль – очень знакомый – и не менее стремительные, раздутые ветром волосы.

Перстень Феофила Гроттера был не в духе. Глеб ему не нравился, и погода не нравилась, и вообще ничего не нравилось. От рассеянной магии, разлитой в воздухе, он искрил и, как курочка золотые яйца, нес какую-то чушь.

– Девицам на выданье! Из самого Парижу! Шляпка дамская «Потеря головы» с шелковыми лентами! Чепец «королевино вставанье»! А la грек подкольный женский кафтан! Башмачки «улиточка» на прилипающей подошве! Привяжут мужа к жене, а женщину к дому! Туфельки «Попрыгушка»! Для особ, которым не сидится на месте!