Курс, проложенный из Млечного Пути, не был прямым. Он делал небольшой зигзаг, всего в несколько световых столетий, чтобы пройти сквозь наиболее плотные из доступных туманностей и пыльных облаков. Все же прошло несколько дней корабельного времени, прежде чем «Леонора Кристина» оказалась на окраине спирального рукава, устремленная в почти беззвездную ночь.

Иоганн Фрайвальд принес Эмме Глассгольд часть оборудования, которую он сделал по ее заказу. Как и предлагалось, она объединила усилия с Норбертом Вильямсом для разработки детекторов жизни на большом расстоянии.

Механик обнаружил, что она топчется по лаборатории, что-то вертит в руках и бормочет себе под нос. Аппарат и стеклянная утварь были непонятными и сложными, запахи — резкой химической вонью, а фоном служило непрестанное бормотание и дрожь корабля, которые свидетельствовали, что он продвигается вперед. Глассгольд была похожа на новобрачную, которая стряпает мужу именинный пирог.

— Спасибо. — При виде того, что он принес, она просияла.

— Вы выглядите счастливой, — сказал Фрайвальд. — Отчего?

— Почему бы и нет?

Он резко взмахнул рукой.

— Из-за всего!

— Ну… разочарование по поводу скопления Девы, конечно. Но мы с Норбертом… — Она прервалась, покраснев. — У нас захватывающая проблема, настоящий вызов разуму, и Норберт уже выдвинул блестящее предположение. Она наклонила голову и посмотрела на Фрайвальда искоса. — Я никогда не видела вас в таком угнетенном состоянии духа. Что случилось с вашим жизнерадостным ницшеанством?

— Сегодня мы покидаем галактику, — сказал он. — Навсегда.

— Ну мы же знали…

— Да. Я знал — знаю — и то, что когда-нибудь умру, и Джейн тоже, что гораздо хуже. От этого не легче.

Могучий блондин неожиданно воскликнул умоляюще:

— Вы верите, что мы когда-нибудь остановимся?

— Не знаю, — ответила Глассгольд. Она встала на цыпочки, чтобы потрепать его по плечу. — Я нелегко восприняла нашу ситуацию. Но мне это удалось, благодаря милосердию Господню. Теперь я готова принять все, что выпадет на нашу долю, и почувствовать, что большая часть этого есть благо.

Вы наверняка можете сделать то же самое, Иоганн.

— Я стараюсь, — сказал он. — Там снаружи так темно. Я никогда не думал, что я, взрослый человек, снова буду бояться темноты.

Грандиозный водоворот звезд сжимался и бледнел позади. Другой начал медленно вырастать впереди. В видеоскопе он выглядел как красивая, усыпанная драгоценностями кисея. Позади него и вокруг виднелись еще крошечные светящиеся полоски и точки. Несмотря на эйнштейновское сокращение пространства при скорости «Леоноры Кристины», они казались далекими и одинокими.

Скорость корабля продолжала возрастать: не так быстро, как в оставленных позади областях — здесь концентрация газа составляла, возможно, стотысячную часть той, что около Солнца — но достаточно, чтобы доставить корабль к другой галактике за несколько недель корабельного времени. Точных наблюдений провести было нельзя без радикального усовершенствования астрономической технологии — задача, в которую Нильсон и его команда бросились с энтузиазмом спасающихся бегством.

Тестируя фотоконвертер, Нильсон сделал открытие. Здесь, в промежутке между галактиками, существовало несколько звезд. Он не знал, почему они отправились дрейфовать из родных галактик неисчислимые миллиарды лет назад. Или, быть может, они изначально сформировались в этих глубинах каким-то непостижимым образом. Благодаря невероятной случайности корабль прошел так близко от одной из этих звезд, что Нильсон различил ее — то был тусклый, древний красный карлик — и решил, что она должна иметь планеты, судя по беглому взгляду, который бросил на звезду его прибор, прежде чем она была поглощена расстоянием.

Это была жуткая мысль: темные, ледяные миры, многократно старше Земли, возможно, на одном или двух существовала жизнь. Когда он поведал о них Линдгрен, она посоветовала больше никому не рассказывать об этом.

Спустя несколько дней, возвращаясь после работы, он открыл дверь в их каюту и обнаружил, что Линдгрен там. Она его не заметила. Она сидела на кровати, отвернувшись, устремив взгляд на фотографию своей семьи. Свет был приглушен, отчего ее кожа казалась смуглее, а волосы снежно-белыми. Она бренчала на лютне и пела… сама для себя? Это не была одна из веселых мелодий ее любимого Беллмана. Она пела на датском языке. Мгновением позже Нильсон узнал стихи «Песни Гурре» Якобсена и музыку Шонберга.

Рычащие звуки были кличем людей короля Вальдемара, поднятых из могил, чтобы следовать за ним в призрачной скачке, в которой он был обречен стать предводителем.

Привет тебе, король, здесь у озера Гурре!

Мы промчимся в скачке через остров,

С лишенного тетивы лука слетит стрела,

Которую мы нацелим безглазой глазницей.

Мы мчимся и настигаем призрачного оленя,

И роса льется из его раны, как кровь.

Ночной ворон кружит

На темных крыльях,

И пенится листва там, где прозвенели копыта.

Так будем мы скакать каждую ночь,

Было сказано нам,

До самой последней охоты в Судный день.

Хей, кони, хей, гончие,

Задержитесь на миг!

Некогда здесь стоял замок.

Напоите лошадей,

А человек может питаться собственной славой.

Она начала было следующий стих, плач Вальдемара о своей утраченной возлюбленной; но голос ее сорвался, и она перешла прямо к словам людей короля, когда их настигает рассвет.

Петух поднимает голову, чтобы прокричать,

Внутри него день,

А утренняя роса блестит красным

От ржавчины наших мечей.

Миг прошел!

Могилы зовут нас, разинув пасти.

Земля готова поглотить призраки:

Прочь, духи, прочь!

Идет жизнь, сильная и сияющая,

С горячей кровью идет творить дела.

А мы мертвы

Печальны и мертвы,

Измучены и мертвы.

В могилы! В могилы! В оцепененье сна…

О, если бы мы только могли упокоиться!

На какое-то время повисло молчание. Затем Нильсон произнес:

— Это слишком близко к нам, дорогая.

Она обернулась. Усталость легла бледностью на ее лицо.