Андрей хлебнул и закашлялся. Из глаз опять потекли слезы. Инженер от души хлопнул его между лопаток.

— Тише ты… в самом деле. Стройбат…

— Одевайся.

— Да что случилось?

— У Захарыча картошку пожгло.

— Кто пожгло? Чем пожгло?

Рустам почесал затылок.

— Если б знали, не будили бы.

— Картошку я не сжигал.

— Верю, страдалец.

— Тогда в чем дело?

— Дело в том, — внушительно сказал Рустам, — что в деревне имеется кандидат наук.

— Это кто?

— Это ты. Другого нет. Понял?

— Нет.

— Тогда поехали. На месте поймешь.

Андрей потянулся и отбросил одеяло.

— Ну коли так настаиваешь… спасибо тебе за вчерашнее.

— Не за что.

Андрей наспех оделся, плеснул в лицо воды, прополоскал рот.

— Причесываться не обязательно, — сообщил Рустам.

— Что, срочное дело?

— Да пес его знает. Вдруг там радиация.

— На огороде? Откуда?

— Да мало ли. Защитники отечества если набедокурят, ни за что не сознаются.

— Военная тайна от родного народа?

— Вот-вот. От народа, который сначала кормит, а потом расхлебывает.

По своему обыкновению, инженер рванул с места. В какую-то минуту грузовик домчался до председательской усадьбы, стал как вкопанный, тут же окутавшись клубами пыли.

Андрей выбрался на покачивающуюся землю, чихнул. Перед ним предупредительно распахнули калитку.

— Куда идти?

— Да в огород. Картошка растет в огороде. Забыл, что ли?

— После вашей рыбалки маму родную не вспомнишь, — проворчал Андрей.

— Зато рыбалку не забудешь.

— Это точно. Ну, что стряслось с огородом?

А в огороде было вот что. Среди зеленой еще ботвы выделялся почти правильный прямоугольник обнаженной земли размерами метров пятнадцать на десять. На этом пространстве картофельные стебли высохли и частично обуглились. Сильно пахло паленым.

— Ночью вроде как молния сверкнула, — сказал председатель.

— Гром был?

— А грому не было, нет, вот что странно. Только горелым запахло, и все. Утром выхожу — батюшки! Земля до сих пор горячая, вот пощупай.

Андрей пощупал.

— Да, — признал он. — Горячая. Чудеса.

— Хм, чудеса. Это еще что!

Председатель разгреб землю и вытащил картофелину.

— Во, полюбуйся. Спеклась.

— Ну и ну.

— Вояки еще ночью стреляли. Из пулемета, кажись.

— Вояки тут ни при чем, — сказал Андрей. — Это они по другому поводу стреляли.

— По тебе, что ли?

— Захарыч, ты про теленка не забудь, — напомнил Рустам.

— А что с теленком? — спросил Андрей. — Да убило его.

— Ну да?

— Вон, за оградой лежит. На Матренином огороде.

Забор представлял собой пару параллельных жердей. За ними в самом деле лежал теленок. Он смотрел в небо удивленными глазами.

Андрей тоже посмотрел в ясное небо. Ничего там не просматривалось, до самого космоса.

— Вот так фокус. Неужто американцы шарахнули?

— С орбиты? — спросил Рустам.

— Больше неоткуда.

— С орбиты и наши могут шарахнуть, — заметил председатель.

— Да, особенно после рыбалки, — усмехнулся Андрей.

— А что? Какой-нибудь ротозей в погонах кнопки перепутал — и пожалуйста. У нас это запросто, сам знаешь. Хорошо еще дом не спалил, полководец.

Андрей еще раз посмотрел в небо. Головокружительный купол был все так же пуст, бесконечен, бездонен. Блекло-голубой по краям, а к середине глубокой, завораживающей синевы.

— А вдруг это были и не наши, и не американы? — сказал Андрей. — Как-то не верится, что люди умеют создавать лазеры столь огромной мощности… Такое не утаишь.

Рустам с сомнением покачал головой.

— Много ли мы знаем? — сказал он. — Все засекречено до невозможности. У военных жизнь вообще как бы отдельная. У них свои государства, свои законы. И поди пойми, чьи вояки опаснее. Американские, китайские либо свои, родненькие. Помню, когда в армии служил, охраняли мы бочки с напалмом. Сложили их в штабели, обнесли колючей проволокой, да так они и лежали, уж не знаю сколько лет. Смех в том, что над будкой часового висел репродуктор, из которого нас уверяли, что Советский Союз в отличие от поганых империалистов никогда не имел, не имеет и иметь не будет бесчеловечного напалма.

— А кстати, — сказал Андрей, — не позвонить ли в районную комендатуру?

— Позвоню, конечно, — кивнул председатель. — Но правды там не скажут.

— Это точно, — поддержал Рустам. — Они и сами ничего не знают. Кто им скажет, в районную комендатуру? С Байконура, что ли, позвонят?

— Это вряд ли, — сказал Андрей. — А не позвонить ли тогда…

— А вот это ты выбрось, — внушительно заявил председатель. — Прямо из головы выбрось. С органами никогда дел не имел и тебе не советую.

— Стоп, — сказал Рустам. — Слушай, Василич, ты сам мог бы какие-нибудь анализы организовать?

— Во-во, — оживился председатель. — Мне же знать надо, не подохну ли от собственной картошки.

— Анализы организовать можно. Только как пробы в Красноярск доставить?

— Нет проблем, — сказал Рустам. — Доставлю. Кому?

— Есть такой Серега Догадин. Заведует радиоизотопной лабораторией. Я ему письмо напишу.

— Захарыч, — сказал Рустам, — ты, случаем, не знаешь, почему с человеком договориться легче, чем с государством?

— Государство есть инструмент, — не задумываясь, ответил председатель.

Потом все же задумался:

— Только вот чей?

Ближе к обеду нагрянула институтская комиссия, чтобы проявить заботу. Члены парткома вышли из черной «Волги», разминая затекшие члены и приглядываясь, к чему бы прицепиться для начала.

— Как тут у вас? — спросил секретарь.

— Выполняем, — сказал Андрей, разглядывая туфли начальства.

— С воодушевлением? — серьезно спросил секретарь.

Андрей поднял взгляд, пытаясь определить, кто перед ним. Тупой партократ? Приспособленец, почуявший новые веяния? Или приличный человек, волею судеб вынужденный фиглярствовать?

Выражение лица у секретаря было честное. А глаза непроницаемы. Такая непроницаемость вырабатывается долгой и успешной партийной карьерой. Она позволяет принимать решения в любом удобном направлении.

— С энтузиазмом, — ответил Андрей.

— Да? — сказал секретарь.

— Разве должно быть иначе? — спросил Андрей.

— Должно быть так, но может быть иначе, — усмехнулся секретарь.

— Да? — сказал Андрей.

Члены комиссии взглянули на него с ленивым любопытством.

— Ладно, — сказал секретарь, — оценил. Веди в столовую. Посмотрим, чем нынче питается энтузиазм.

Андрей тут же вычеркнул из списка тупого партократа.

«ЕШЬТЕ КАШУ, МАТЕРЬ ВАШУ!!!» — прочел секретарь. — Ага, здоровый студенческий юмор.

Андрей сделал вывод, что он знает о существовании понятия «терпимость». Просочилась, значит, в инструкции ЦК КПСС. Ведь лозунг висел под самым портретом Брежнева. Бровастого, пустоглазого, звездастого.

— А вот это — уже перебор, — сказал секретарь, указывая на небольшой плакат в углу.

Раньше его Андрей не видел. Прочел и оторопел.

«Сверху молот, снизу серп. Это — наш советский герб! Хочешь жни, а хочешь — куй, все равно получишь мало».

По плакату ползала упитанная деревенская муха.

— Снять, — тяжелым голосом сказал секретарь. — Знаешь, чем попахивает?

— Антисоветской агитацией. Статья… не помню какая.

— Это потому, что тебе мало доставалось, — разъяснил секретарь.

Андрей вычеркнул приличного человека из своего короткого списка.

— Вы думаете? — усмехнулся он.

— Уверен. С родителями посоветуйся.

Андрей снял плакат и свернул его в аккуратный рулончик.

— Прикажете предать огню?

Секретарь не ответил. Роль инквизитора предоставлялась Андрею. Соображай, мол, сам. Не то… Но приказа такого партия не давала.

Проверялыцик отвернулся и подошел к окошечку раздачи. Он уже мило улыбался дежурившей по кухне Оле Дубровиной.

— Разрешите попробовать, красавица?

Красавица на партийное обаяние не поддалась.