— Где тебя носило? — раздраженно спросила она, ломая хлеб на куски поменьше — завтра им предстояло пойти в начинку для праздничной индейки. — Я думала, ты поможешь накрыть на стол после похорон.

Судя по всему, мама сочла вечер недостаточно поздним, чтобы за меня волноваться, и злилась просто потому, что я ушла без спросу.

— Извини, пожалуйста, — промямлила я.

— Сначала ты, потом Джуд, — ее пальцы нервно терзали хлебный мякиш. — Ты хоть понимаешь, на что это похоже, когда полсемьи не является к ужину? Кстати, твой отец едва не надорвал спину, расставляя на место стулья, пока вы с братом веселились в компании друзей!

— Прости. Я постараюсь загладить свою вину. — Я сделала шаг в сторону двери.

— В этом можешь даже не сомневаться. Завтра в гости придет не меньше двадцати человек. Ты испечешь пироги на всех, а потом отдраишь полы. Твоему брату тоже придется потрудиться.

На миг я задумалась, не подсунуть ли ей на подпись контрольную по химии, раз все и так плохо, но потом решила не перегибать палку. Мама весьма изобретательна по части наказаний, если как следует ее разозлить.

— Ладно, — сказала я. — Это справедливо.

— Поставь будильник на пять сорок пять! — крикнула мама мне вслед.

У меня стало одним поводом больше проклинать свое легкомыслие.

Около трех с половиной лет назад.

— Я никогда не научусь так писать красками, — сказала я, глядя на рисунок, сохнущий на кухонном столе.

Дэниел изобразил руки моего отца, пока тот нарезал зеленое яблоко для пирога в честь его дня рождения. Руки выглядели так же, как в жизни, — ласковые и сильные. На их фоне мой автопортрет казался плоским и невыразительным.

— Сможешь, — ответил Дэниел. — Я тебя научу.

Я фыркнула.

— Уж ты-то научишь.

Но я знала, что он говорит серьезно. Я впервые взялась за масляные краски с тех пор, как забросила их два года назад, и теперь опять была готова отступиться.

— До чего же ты упрямая, — сказал Дэниел. — Ты хочешь научиться работать с красками или нет?

— Ну, хочу.

Дэниел вытащил из ящика под кухонным столом кусок картона, испещренный пятнами краски. На нем смешались, по крайней мере, десять разных цветов.

— Попробуй писать на нем, — сказал он. — Краски выступят на поверхность и придадут глубину твоей работе.

Я заново начала рисовать автопортрет, а Дэниел руководил мной. Разница казалась невероятной. Я восхитилась, увидев, как зеленые и оранжевые искорки проступают на фиолетовой радужке — так мои глаза выглядели совсем живыми.

— Спасибо, — сказала я.

Дэниел усмехнулся.

— Когда раздобуду еще материалов, покажу тебе гениальный трюк с льняным маслом и лаком. Телесные тона получаются изумительные, а мазки!.. Ты не поверишь.

— Серьезно?

Дэниел кивнул и вернулся к собственной работе. Правда, вместо того чтобы писать свой портрет, как велела миссис Миллер, он рисовал пепельно-коричневую собаку с человеческими глазами, такими же глубокими и темными, как у него.

— Дэниел, — на пороге кухни появилась мама. Она сильно побледнела. — К тебе кое-кто пришел.

Дэниел изумленно вскинул голову. Последовав за ним в прихожую, я увидела ее. На крыльце стояла мать Дэниела. Ее волосы стали гораздо длиннее и светлее за год и два месяца, прошедшие с тех пор, как она продала дом и оставила Дэниела на наше попечение.

— Привет, малыш, — сказала она сыну.

— Что ты здесь делаешь? — ледяным тоном спросил Дэниел. Мать не звонила ему месяцами, даже с днем рождения не поздравила.

— Ты поедешь со мной, — ответила она. — Я нашла небольшую квартиру в Оук-Парк. На старый дом она не похожа, зато там светло и уютно. Осенью пойдешь в местную школу.

— Я не поеду с тобой. — В голосе Дэниела послышалась ярость. — И в новую школу не пойду.

— Дэниел, я твоя мать. Твое место — рядом со мной. Ты нуждаешься во мне.

— Вовсе он в вас не нуждается! — крикнула я миссис Калби. — Дэниелу нужны не вы, а мы!

— Нет, — произнес Дэниел. — Вы мне тоже не нужны. Мне никто не нужен!

Он протиснулся к дверям, чуть не сбив меня с ног, проскочил мимо матери и выбежал во двор.

Миссис Калби поморщилась.

— Дэниелу просто нужно привыкнуть. Надеюсь, вы проявите понимание и на время откажетесь от встреч с ним, — она выразительно глянула в мою сторону. — Я заберу его вещи позже.

Дверь закрылась за ней.

Утро Дня благодарения.

Утром я проснулась от порывов ветра, сотрясавших окно. Даже под одеялом меня трясло от холода.

Дэниел прав — никто ему не нужен. Я сама себя обманываю. Дэниел не нуждается ни во мне, ни в моем участии.

Натянув одеяло до ушей, я свернулась калачиком, но согреться никак не удавалось.

Издалека донесся звон столовых приборов — значит, мама уже сервирует стол для торжественного ужина, призванного затмить все предыдущие Дни благодарения.

Решив пораньше искупить свою вину за вчерашнее отсутствие, я вылезла из кровати. Остатки сна улетучились, едва мои ноги коснулись ледяных половиц. Торопливо надев халат и тапочки, я спустилась вниз.

Мама сдвинула два стола, позаимствованных из приходского зала для собраний, так что они едва помещались в гостиной, и накрыла их льняными скатертями цвета кленового листа. Сейчас она расставляла наш лучший фарфоровый сервиз и хрустальные бокалы. Судя по количеству мест, ожидалось никак не меньше двадцать пяти гостей. Вместо привычных фигурок паломников из папье-маше, которые мы с мамой сделали вместе, когда мне было девять лет, на столах красовались нарядные букеты и свечи.

— Красиво, — сказала я, стоя на последней ступеньке лестницы.

Мама чуть не выронила тарелку, но вовремя подхватила ее и поставила на стол.

— Ты мне понадобишься только без четверти шесть, чтобы поставить пироги.

Похоже, меня еще не простили.

— Я ведь все равно уже встала, — со вздохом сказала я и потерла замерзшие руки. — Нельзя ли включить отопление?

— Здесь и так будет жарко, когда я включу обе духовки, а гости начнут собираться. В этом году к нам пожалует целая толпа народу. Я запеку двух индеек. — Мама одновременно говорила и раскладывала столовое серебро. — Значит, с выпечкой надо закончить самое позднее до восьми утра. Я купила все, что нужно, для пары яблочно-карамельных пирогов и двух с начинкой из пряной тыквы. Твой отец собирается печь свои знаменитые рогалики, так что нужно пошевеливаться.

— Как хорошо, что у нас две духовки!

— Вот именно, так что мерзнуть не придется.

— Но почему сейчас-то нельзя согреть дом хоть чуть-чуть? — Выглянув в окно, я удивилась, что лужайка, как прежде, покрыта мертвыми листьями, а не толстым слоем снега. — Не боишься, что Крошка Джеймс простудится насмерть?

Мама даже улыбнулась.

— Не так уж тут и холодно! Если не спится, займись пирогами. Или, раз уж ты так замерзла, иди к Джуду и помоги ему разобрать кладовку. — Она ободряюще хлопнула меня пониже спины.

— А зачем ее разбирать?

— Вдруг кто-нибудь из гостей захочет осмотреть дом.

— С какой стати ты должна показывать им кладовку? — недоуменно спросила я.

Мама нетерпеливо пожала плечами.

— Джуд хотел как можно быстрее разделаться со своим наказанием. А мы обе знаем, что готовить в нашей семье умеет только один мужчина — твой отец.

— Ясно. — Я не стала спрашивать, почему нельзя было поручить Джуду сервировку стола, потому что мама как раз переставляла букеты, следя, чтобы они находились на равном расстоянии друг от друга. — Эйприл придет?

— Да. Разве она тебе не сказала? — Мама испытующе посмотрела на меня.

— Похоже, сейчас она чаще разговаривает с Джудом, чем со мной.

Я знала, что мелочно было дуться на Джуда и Эйприл за то, что они встречаются, но ничего не могла с собой поделать.