– Ну, дядя, – обратилась к Норфолку Анна, останавливаясь в дверном проеме и глядя на него, высоко подняв голову, – что ты собрался сообщить мне?

– Я пришел, вместе с другими членами Тайного совета, по приказу короля, чтобы арестовать вас, мадам, за измену, – объявил Норфолк.

Нанетта стояла рядом с Анной и по выражению ее лица поняла, что Анна ожидала чего угодно, но только не этого. От изумления она с минуту не знала, что ответить, но потом собралась с силами и спросила недоверчиво:

– За измену? За ИЗМЕНУ? На каком основании? Ей ответил Кромвель:

– За супружескую измену, мадам. – Он бросил взгляд на бумагу, которую держал в руке: – За измену с Генри Норисом, сэром Томасом Уайатом, сэром Уильямом Бреретоном, сэром Франком Уэстоном, а также с другими, чьи имена еще предстоит установить. Ваше бесстыдство ныне вышло наружу. И с каждой минутой мы узнаем об этом все больше нового.

– Такая злокозненность не могла остаться скрытой долгое время, – продолжал Норфолк, – я стыжусь, что вынужден называть вас племянницей.

– Мой лорд, мастер Кромвель, – вмешался маркиз Винчестер, – но у нас еще нет неопровержимых свидетельств содеянного. Нам приличествует говорить с ее светлостью уважительно, учитывая...

– Учитывая характер ее преступления, ваши замечания можно рассматривать как проявление неуважения к королю, – рявкнул в ответ Норфолк.

Анна во время этой дискуссии переводила взгляд с одного на другого, словно не понимая, о чем они говорят. Наконец она нашла в себе силы, и ее голос зазвенел от негодования и изумления:

– Супружеская измена?! Вы сошли с ума! Король снесет вам головы за одно предположение об этом!

– Король подписал этот ордер, – сказал Кромвель, нисколько не испуганный ее угрозой.

Анна даже не взглянула на бумагу, ее губы скривились от отвращения.

– Это наверняка одна из ваших интриг, Кромвель, поддержанная моим благородным родственником. Это не пройдет – король вам не поверит. Чтобы его друзья, его ближайшие друзья!.. Неужели вы сошли с ума?!

Норфолк покачал головой и нетерпеливо постукивал пальцами, пока она говорила, но Кромвель выглядел более серьезно:

– Вы просто взбешены, мадам. Королю представлены все доказательства, и он сам приказал, чтобы вас арестовали и допросили. Я и другие члены Совета просто выполняем его распоряжение.

– Доказательства! – презрительно фыркнула Анна. – Какие могут быть доказательства? Не может быть доказательств тому, чего никогда не было.

– Ваш придворный музыкант, Марк Смитон, признался, что вступил в незаконную связь с вами, он и другие ваши слуги сообщили имена остальных предателей. Я не сомневаюсь, что мы вскоре услышим и новые имена.

Анна переводила взгляд с одного члена Совета на другого, и Нанетта видела, как в ней закипает гнев.

– Марк Смитон?! Это просто отвратительно, в высшей степени отвратительно предполагать, что я могла пасть так низко... вступить в связь со слугой! Дядя, лорды, лорд Винчестер – как можете вы сидеть здесь и выслушивать такие речи о королеве Англии?!

– Вам недолго осталось быть королевой, – заявил Норфолк. – Так что возражать бессмысленно – ваша измена раскрыта. Но представить себе, что моя родственница могла совершить такой отвратительный, дьявольский поступок... – Он содрогнулся, а затем заорал на нее, в не меньшем гневе, чем она сама: – Ваш собственный брат, проклятая ведьма! С вашим родным братом!

Анна смертельно побледнела и снова оглядела собравшихся, ее губы беззвучно шевелились:

– Мой брат?! Что... что такое... с моим братом? Кромвель все тем же спокойным тоном объявил:

– Обвинение гласит, мадам, – измена и кровосмешение.

Казалось, глаза у Анны вылезут из орбит от ужаса. Она, как затравленное животное, оглядывалась вокруг в поисках того, кто сказал бы, что это ложь, кто вступился бы за нее. Нанетта шагнула еще ближе к ней, и уголком глаза заметила, что то же сделали и Мэри с несколькими оставшимися фрейлинами. Кромвель продолжал:

– Леди Рочфорд сама дала показания против своего мужа и вас.

– Так что нет никаких сомнений, – сказал Норфолк. – Если супруга в своем совершенно праведном христианском негодовании дает по доброй воле показания против собственного мужа, то тут все ясно.

– И... король... послал вас за тем, чтобы сообщить это? – прошептала, наконец, Анна. Она прикрыла на мгновение глаза, как бы желая, чтобы этот кошмар исчез. – Боже, пожалей меня! И будь милостив к моим обвинителям! – Теперь она обратилась к Нанетте и другим дамам: – Я не могу поверить, что он в самом деле так думает, – проговорила она, и ее голос прозвучал, как прежде. – Он знает, не может не знать – все это только для того, чтобы испытать меня. Он хочет испытать мою любовь к нему. Вот и все. Он же не может поверить в это. Чтобы его лучшие друзья!.. Он должен знать, что я люблю его. К кому же мне еще обратиться? – Она резко повернулась к Кромвелю: – Я хочу видеть его. Я хочу видеть короля. Если я не смогу поговорить с ним, как я могу убедить его в своей любви? Как еще...

– Это невозможно, мадам, – ответил Кромвель. – Вы знаете, что обвиненный в государственной измене не может предстать перед королем, пока обвинение не снято. Теперь вы должны следовать за нами в Тауэр, где и будете пребывать вплоть до суда.

Помолчав некоторое время, она кивнула. Казалось, Анна пребывала в каком-то забытьи:

– Хорошо. Фрейлины соберут мои вещи.

– Для этого нет времени, – грубо ответил Норфолк. – Следуйте за нами так, как есть. Лучшего вы не заслужили...

– Лорд, – вмешался Винчестер, – я должен возразить против использования таких слов. Королева еще не признана виновной. Нет никакой необходимости...

– Нет времени, – резко оборвал его Норфолк, – мы должны отправляться немедленно или упустим прилив. Ваши женщины пришлют потом все необходимое.

– Пришлют... но ведь они поедут со мной, – сказала Анна, испугавшись еще сильнее. Нанетта и остальные фрейлины плотнее прижались к ней, как бы защищая ее от обидчиков.

– Ваши дамы не последуют за вами. Внизу в барже ожидают четыре женщины, которые будут прислуживать вам в Тауэре. Таков приказ короля.

– Кто это? – спросила Анна.

– Леди Болейн, миссис Стонор, миссис Казенс, миссис Шелдон, – ответил Кромвель.

Анна кивнула, словно заранее ожидала этого.

– Все мои враги, – пробормотала она. – Отлично, я готова.

Она обняла их всех по очереди, Нанетту, Мэри и трех Маргарет, а затем величаво повернулась к двери. Кромвель шел за ней во главе Совета. Нанетта отшатнулась, когда они проходили мимо нее, будто от зачумленных. Но, когда они прошли, она схватила Мэри за руку, и они последовали за ними. Процессия спустилась по лестнице, дошла до речных ворот парка и оказалась у пристани, где ожидала большая баржа. Очевидно, об их прибытии было заранее известно, так как на обоих берегах реки толпилось много народу. А когда королева шествовала к барже мимо стражи, многие солдаты храбро благословляли ее.

Она шла – с высоко поднятой головой, не глядя по сторонам, и только пятеро женщин, наблюдавших за ней от ворот, знали, чего ей это стоило. Королева не оглянулась на них, но они были уверены, она знает, что они провожают ее, и это ее ободряло. Они следили за ней полными слез глазами, пока уносящая ее баржа не повернула за изгиб реки и не исчезла из вида.

Король остался в Вестминстере, а двор королевы провел следующие несколько недель как в чистилище, ожидая и страшась новостей – все они были плохими. Последовали новые аресты – сэра Ричарда Пейджа, друга Уайата, а затем брата Мэдж Брайан, Френсиса. Мэдж так переживала, когда услышала об этом, что заболела, и ей разрешили вернуться домой.

В это время в Лондоне оказался Джеймс Чэпем. Он прислал Нанетте записку, в которой сообщал, что сможет получить для нее разрешение вернуться домой, и тогда он сопроводит ее, но Нанетта, помимо чувства долга по отношению к госпоже, не хотела оставлять сестер Уайат – она знала, что ее присутствие успокаивает их. Все трое и примкнувшая к ним Мег Шелтон держались вместе, и в том, что их оставили в покое, не тревожа, был какой-то акт милосердия. Их даже не вызвали к Кромвелю для допроса в период следствия, за одно это можно быть благодарным. Большую часть дня они проводили в часовне в молитвах, а в остальное время сидели вместе, тихо вспоминая прошлое. По взаимному согласию они никогда не упоминали о случившейся катастрофе – это было бы просто невыносимо.